— Пап, если у нее рак, значит, она умирает. Неужели это
тебе безразлично?
Доктор Расмуссен сцепил пальцы и устремил взгляд на
столешницу красного дерева. Он говорил медленно и спокойно:
— Джеймс, мы это уже проходили. Ты знаешь, мы с мамой
беспокоимся, что ты все больше сближаешься с Поппи, слишком привязываешься к
ней.
Джеймс почувствовал, как его охватывает холодная ярость.
— Как когда-то к мисс Эмме?
— Что-то в этом роде, — спокойно ответил отец.
Джеймс пытался выбросить из головы страшные воспоминания. Он
не должен думать сейчас о мисс Эмме. Ему нужно сосредоточиться, быть
бесстрастным. Это единственный способ убедить отца.
— Пап, я знаю Поппи всю жизнь, и она нужна мне.
— Для чего? Насколько я знаю, не для того, для чего
следовало бы. Ты ведь никогда не пил ее крови, не так ли?
Джеймс судорожно сглотнул, он был подавлен. Пить кровь
Поппи? Использовать ее для этого? Одна мысль об этом приводила его в ужас.
— Пап, она мой друг, — сказал он, потеряв всякую
надежду на понимание, — я не могу видеть, как она страдает, не могу, я
должен помочь ей.
Лицо доктора Расмуссена просветлело.
— Я тебя понимаю.
Джеймс почувствовал облегчение и удивление.
— Ты меня понимаешь?
— Джеймс, временами мы не можем удержаться от чувства…
сострадания к смертным. Вообще, я бы этого не поощрял, но ты действительно
давно знаешь Поппи. Ты сострадаешь ей, и если ты хочешь сократить ее страдания,
тогда да, тогда я тебя понимаю.
Джеймс несколько секунд смотрел на отца, потом тихо сказал:
— Убийство из жалости? Я думал, Старейшины наложили
запрет на убийства в этом районе.
— Просто будь осторожен. Если это будет выглядеть как
естественная смерть, мы закроем на это глаза. И не будет нужды доводить это
дело до сведения Старейшин.
Джеймс встал и коротко рассмеялся.
— Спасибо, папа, ты мне действительно помог.
Отец, казалось, не понял сарказма, прозвучавшего в его
словах.
— Рад был тебе помочь, Джеймс. Кстати, как идут дела в
нашем доме?
— Прекрасно, — равнодушно ответил Джеймс.
— А в школе?
— Занятия закончились, сейчас каникулы, — сказал
Джеймс и вышел из кабинета.
Во дворе он остановился, перегнулся через кирпичную стену и
посмотрел в воду фонтана. У него не было выбора. Не было надежды. Так гласят
законы Царства Ночи. Раз Поппи больна, она должна умереть.
Глава 4
Поппи равнодушно смотрела на обеденный поднос, уставленный
куриным филе с картошкой, когда в комнату вошел доктор Франклин.
Обследования были закончены. Первое прошло вполне спокойно,
а второе оказалось ужасной пыткой. Стоило Поппи вздохнуть, как у нее возникало
ощущение, будто горло до сих пор распирает трубка.
— Ну вот, оставляешь нетронутыми все больничные
деликатесы, — мягко пошутил доктор Франклин. Поппи попыталась улыбнуться.
Он продолжал говорить о совершенно невинных вещах. Ни слова
о результатах обследований, а Поппи не представляла себе, когда они должны
прийти. Она подозревала, что доктор Франклин чего-то не договаривает. Что-то было
не так… И нежность, с которой он отставил ее поднос, и темные круги вокруг
глаз… Когда он деликатно предложил маме спуститься вниз «побеседовать»,
подозрения Поппи превратились в уверенность.
«Он собирается сказать ей. Он получил результаты, но не хочет,
чтобы я об этом узнала».
У нее тут же возник план.
— Иди, мам, а я немного вздремну, — сказала она со
вздохом, откинулась на подушку и прикрыла глаза.
Как только дверь за ними закрылась, Поппи соскочила с
кровати. Она увидела удаляющиеся фигуры; доктор Франклин и мама приближались к
двери, ведущей в холл. На дрожащих ногах Поппи последовала за ними.
— Просто ноги хочу поразмять, — сказала она
вопросительно посмотревшей на нее медсестре на посту. Но когда сестра поднялась
из-за стойки и направилась к палатам, Поппи устремилась вниз по лестнице,
ведущей в коридор.
В конце коридора находилась приемная, она видела ее раньше.
Там был телевизор и кухонные принадлежности, чтобы родственники, дежурящие в
больнице, чувствовали себя комфортно. Дверь была приоткрыта, и Поппи тихо
подкралась к ней. Она слышала низкий голос доктора Франклина, но не могла
разобрать слов.
Поппи осторожно, на цыпочках, подобралась поближе. Она
рисковала: в любой момент кто-нибудь мог выйти из приемной. На мгновение она
заглянула в комнату и поняла, что предосторожности излишни, все были поглощены
разговором.
Доктор Франклин сидел на небольшой кушетке. Рядом с ним
Поппи увидела темнокожую женщину в белом халате, на шее у нее на цепочке висели
очки.
На другой кушетке сидел отчим Поппи Клифф. Его прическа,
обычно идеально аккуратная, растрепалась, а волевая нижняя челюсть
непроизвольно двигалась. Одной рукой он обнимал маму. Доктор Франклин говорил с
ними, положив руку маме на плечо. Мама всхлипывала.
Поппи отпрянула от двери. «Господи, они обнаружили у меня
рак. Так и есть, у меня рак».
Она никогда раньше не видела свою маму плачущей — ни когда
умерла бабушка, ни во время развода с папой. Мама всегда умела справляться с
трудностями, она была лучшим борцом из всех, кого знала Поппи.
Но теперь…
У нее нашли рак… Похоже, что это на самом деле так.
Но, может быть, все еще не так плохо. Мама потрясена, что
же, это вполне естественно. Но это еще не означает, что Поппи должна умереть.
На ее стороне вся современная медицина. Она твердила себе это, удаляясь от
приемного покоя.
Она шла не очень быстро и, прежде чем подняться к себе в
палату, услышала мамин голос; в нем звучало невыразимое страдание:
— Моя детка, моя маленькая!
Поппи похолодела.
Затем раздался голос Клиффа, громкий, полный ярости:
— Вы хотите сказать, что уже ничего нельзя сделать?
Поппи едва дышала, но, вопреки желанию скорее бежать отсюда,
все же вернулась к двери в приемную.
— Доктор Лофтус — онколог, она занимается этим видом
рака и лучше объяснит вам, чем я, — сказал доктор Франклин.
Послышался другой голос. Говорила женщина-врач. Сначала
Поппи слышала только отрывочные фразы, значение которых ей было непонятно:
аденокарцинома, окклюзия вены селезенки, третья стадия… Потом доктор Лофтус
сказала:
— Если объяснять это обычным языком, то опухоль
распространилась. Метастазы в печени и лимфатических узлах около поджелудочной
железы. Это значит, что опухоль неоперабельна.
