Наверное, именно это заставило рыцаря решиться. Удивляясь самому себе, он принялся подробно объяснять старому шаману, что он получит, если отправится с ними на юг. Калабаха переводила, время от времени довольно внимательно посматривая на вождя, который тоже слушал, рассматривая дым над ними, но уже и склонив голову в сторону женщины. По его малоподвижному лицу ничего невозможно было понять, но рыцарь не сомневался, что он не пропускает ни единого слова.
А сам Оле-Лех все говорил, пытаясь убедить шамана, предлагал деньги и выпивку, красивые одежды и железное оружие. Но вот насколько сам шаман понимал его, он тоже не мог угадать. Каким-то образом его умение проникать в мысли, ощущения, эмоции людей или прочих смертных сейчас давало явный сбой. Он словно бы наткнулся на непреодолимую, твердую, на редкость крепкую стену, и сколько ни приводил аргументов, сколько ни пробовал найти все более и более соблазнительный вариант награды для старого шамана, никакого ощутимого результата это не давало. Старик сидел, будто обратился в деревянную колоду, лишь однажды жестом потребовав от Тальды, чтобы бренди в его кружке не убывало.
Когда Оле-Лех закончил свои уговоры, с отчаянием сознавая их неудачу, все, кто находился в яранге, некоторое время молчали. Что очень устраивало Калабаху. Она подалась к шаману, даже доверительно наклонила к нему голову и быстро переводила, по-прежнему бесстыдно согревая свои ноги в каких-то тонких шароварчиках, подняв кожаную рубашку выше коленей.
— Кажется, переговоры зашли в тупик, — проговорил Сиверс— Нужно было еще про карту спросить.
Но вот об этом разговаривать сейчас Оле-Лех не хотел. Да и Тальда поддержал своего господина:
— Хватит тебе талдычить об этой карте, профессор, будто ничего важнее на свете нет. Видишь же — уговорить старика не получается.
— Видеть-то я вижу, вот только обещание, которое вы мне дали, тоже не следует забывать, — отозвался Сиверс.
Должно быть, это легкое препирательство произвело на гостей впечатление окончательной неудачи. Быстро допив все, что оставалось у них в кружках, они поднялись в том же порядке, в каком входили в ярангу. Сначала к двери отправился молодой шаман, за ним старик, затем поднялся вождь, а за ними засеменила Калабаха. Но она оглядывалась и хитренько улыбалась, а впрочем, это могла быть гримаска, некое непроизвольное сокращение мускулов подвыпившей женщины. Оле-Лех не знал, что об этом и думать, и решил, что не стоит придавать поведению Калабахи чрезмерного значения. Тем более что гости вышли, толком и не попрощавшись. И это было хуже всего.
Следующее утро выдалось не слишком хорошим.
Оле-Лех видел, что неудача в переговорах предыдущим вечером повлияла на настроение всей команды. Даже Сиверс, обычно не теряющий исследовательского азарта, ходил понурым и не прикасался к своему блокнотику, куда обычно зарисовывал и записывал свои впечатления. Тальда так вообще ушел в такие далекие от стойбища пространства, что у рыцаря мелькнуло сомнение, успеет ли он вернуться к вечеру. Тогда он тоже отправился бродить по тундре.
Она была хмурой, как всегда, но невысокое солнце все же проглядывало в разрывах между клочьями облаков, низко спустившихся с небес. И небо сделалось уже не таким однозначным, как в первые дни, когда Оле-Лех заметил этот свет, лежащий на всем окружающем мире. Оно приняло темно-красный, а местами бурый оттенок, и фиолетовость проглядывала лишь размытыми пятнами, которые и замечались глазом не сразу, лишь после долгого, напряженного вглядывания в общий цвет этого дня.
Это удивительным образом так обострило его зрение, что, возвращаясь, Оле-Лех без труда на расстоянии многих лиг с небольшого пригорка заметил тундрового волка. О том, что волки могут подходить так близко к поселению людей, промышляющих охотой и потому представляющих для зверя несомненную опасность, он прежде не догадывался. Вид этого дикого, показавшегося ему огромным зверя поразил рыцаря, он разглядывал его довольно долго. Волк ходил по тундре сложными зигзагами или даже кругами, низко опустив голову, вынюхивая что-то в зарослях карликовых местных растений и мха, а потом неожиданно начинал играть, едва ли не по-кошачьи подбрасывал что-то в воздух, ловил зубами, и Оле-Лех с удивлением понял, что знает, чем занимается волк. Зверь мышковал, добывал себе пропитание. Встреча с хищником подбодрила рыцаря, он решил, что ничего еще не кончено и выход из ситуации им еще только предстоит найти.
В общем, так и оказалось. Не успел Оле-Лех вернуться в ярангу, как следом явился и Тальда. Чернокожий орк запыхался, вероятно, от долгого и трудного бега и был чем-то удручен, но послушно принялся разводить огонь и готовить обед, хотя бы и с видом крайнего неудовольствия всем на свете. Даже на рыцаря он поглядывал искоса, будто замышлял недоброе.
— Ты чего такой? — спросил его рыцарь.
— Кони наши больше не выдерживают, — отозвался Тальда. — Если сегодня-завтра не отправимся в путь, как Франкенштейн сказал, то удержать их будет уже невозможно. Он делает все, что может, но уже не уверен в своих силах, сахиб, понимаешь?
Оле-Лех предполагал, что переговоры с шаманом и вождем племени могут продлиться еще довольно долго. Но проблему с черными конями Госпожи или с возницей, которому надоело оставаться на этом месте, тоже требовалось решать. Вот тогда-то рыцарь и стал раздумывать, не стоит ли ему найти другого обладателя фиолетовой искры, по сути, определить новое направление для их путешествия, заданное фиолетовым камнем в медальоне Госпожи, вот только как это сделать, и что для этого нужно, и вообще — возможно ли это в принципе, разумеется, не знал.
Оле-Лех достал медальон, попробовал разглядеть его под разными углами, в разном освещении, но камень выглядел тускло, ни одна искорка, ни один блик не соскальзывал с его полукруглой полированной поверхности.
А потом к ним, должно быть заметив дым от кострища, разведенного Тальдой, явился Сиверс. Он весь этот день провел на берегу моря, пытаясь уразуметь, каким образом северяне, не имея серьезных инструментов, изготавливали свои каяки. Он взахлеб рассказывал об этом, даже что-то объяснял о креплении продольных и поперечных планок, на которые натягивались шкуры морских зайцев, как говорили местные — лахтаков, но его никто не слушал.
Неожиданно для себя Оле-Лех понял, что то напряжение, которое он так явственно ощущал предыдущим вечером, возникло снова и разливается все заметнее вокруг их жилища. А дальше произошла совсем удивительная штука. В ярангу быстро бочком протиснулись сначала вождь, затем Калабаха. И тут же, оказавшись внутри, женщина, неудобно согнувшись, выглянула наружу, словно ей было важно знать, не подглядывал ли кто за ними, остался ли этот их визит к южным путешественникам незамеченным для соплеменников?
Сегодня было уже не до церемоний, это стало понятно по тому, как уверенно вождь прошел на свое вчерашнее место, уселся и изобразил двумя ладонями кружку, из которой его следовало теперь угостить… понятно чем, вот только не совсем понятно — зачем? Тальда все понял, налил ему и переводчице изрядную порцию спиртного, не забыв, впрочем, и себя, и лишь после этого с вполне подобающей внешней учтивостью предложил кружку с выпивкой и рыцарю.
