Прагматичный Вовка с восторгом согласился. Я было выразил легкое недоумение: уходить из клиники и становиться кладбищенским ханыгой, пусть и за большие деньги, казалось уж больно радикальным. Да и общение с коллегами по знаменитому ритуальному учреждению представлялось мне делом весьма специфическим.
При первой же возможности я поделился своими сомнениями с Вовкой, будучи у него в гостях.
– Леша, мужик прежде всего должен зарабатывать бабки! – раздраженно и назидательно бросила Вовкина жена, колдуя у плиты. – А нравится работа или не нравится – вообще не разговор!
И посмотрела на меня с нескрываемой жалостью. Дискуссия на этом сразу и завершилась.
В общем, в Клинике нервных болезней освободилась ставка массажиста. Меня там запомнили и, когда я пришел интересоваться местом, с радостью мне его предоставили. В принципе, уже можно было с октября выходить туда на работу, но я оттягивал, как говорится, до последнего.
Только сейчас я со всей очевидностью понял, как же будет тяжело уходить из реанимации. Там было все такое знакомое, родное, понятное. И как я, интересно, теперь буду жить? По ночам дома спать, все субботы и воскресенья опять же дома проводить. Работать только на ставку, с больными, которые в сознании, из которых не будут торчать дренажи и трубки…
Да мне к такому сто лет привыкать придется, если вообще привыкну. Я даже дома к телефону подхожу: “Реанимация слушает!”
По этой причине я оставил себе еще пару месяцев реанимационных дежурств для моральной адаптации к новым для себя условиям жизни.
А оформление в клинику мне посоветовали провести через систему перевода. В то время такое практиковалось. Если работник переходил в профильное учреждение, ему туда устраивали перевод. Тогда и статистика не портилась, и отпуск сохранялся. Любо-дорого. Договорились, что я выйду на новую работу в понедельник первого декабря.
Подходящий срок
Конечно, известие о моем скором уходе никакой особой радости в отделении не вызвало. Людей у нас всегда не хватало, но этой осенью две медсестры ушли в декрет, а еще две, причем обе Тани, уволились. Одна из этих Тань была Таня Богданкина, она вышла замуж за парня из Зеленограда, и ездить на работу ей стало далековато. А вот вторая Таня – это был особый экземпляр. Ее увольнению, вернее переводу в отделение стерилизации, радовались все, как малые дети.
Дебилы бывают разные, хотя и обладают некоторыми общими чертами. У всех дебилов, если кто не в курсе, слабо выражена способность к абстрактному мышлению. Вот почему они могут заниматься только чем-то конкретным, например клеить коробочки для мармелада, а поставить, скажем, кукольный спектакль они не в состоянии.
Наша Таня принадлежала к разряду дебилов злобно-упрямых, самых агрессивных, мстительных и необучаемых. Как она окончила медицинское училище, не совсем понятно, видимо, там просто поленились ее выпереть. А в больнице кадровики никогда не занимались такими глупостями, как собеседование. Здесь же не райком комсомола, не редакция газеты, не “почтовый ящик”, а простая больница. Где персоналу доверены жизнь и здоровье пациентов. Сущие пустяки, одним словом.
Все, кто отработал хоть сутки с Таней, начинали вопить, что такого они еще не видели. Даже знаменитую Валю Баранкину и ту вспоминали с теплотой.
Давно уволенная к тому времени Валя Баранкина была крупной девушкой из деревенских. Она являлась ярким представителем дебилов апатично-заторможенных, хотя у нее и случались приступы вялой активности.
Периодически Валя начинала переживать за дело, ей хотелось как лучше, о чем она лениво размышляла – как правило, вслух.
Идет, к примеру, утренняя конференция. Суходольская, по своему обыкновению, спрашивает под занавес, есть ли у кого вопросы. Тут Валя тяжело поднимается с места, вздыхает и говорит, что нужно поменять все иглы для подключичной пункции в “шоковом” зале.
– Зачем, Валя? – удивлялась Лидия Васильевна. – Зачем менять все иглы, они новые, вполне пригодные!
– Затем, Лидия Васильевна, – густым басом отвечала Баранкина, – что доктор Мазурок по часу ковыряется, никак вену найти не может, никуда эти иглы не годятся!
Все, конечно, радостно начинали ржать, а бедный Мазурок краснел и опускал голову.
Подходит как-то Валентина к нашему врачу-лаборанту Елене Гаркалиной и спрашивает:
– Елена Николаевна, а как так получилось, что Андрей Владимирович, такой красивый мужчина, взял да на вас женился?
Андрей Владимирович работал в нашей больнице травматологом и правда был красавцем-брюнетом, вдобавок с бородой.
– Ты не поверишь, Валюша, – посмотрев на Баранкину поверх очков, ответила Гаркалина, – я к тому же на пять лет его старше!
– На пять? – схватившись за сердце, выдохнула Валя. – Быть того не может!
– Я тебе больше скажу, – улыбнувшись, продолжала Елена Николаевна, – он меня еще и с ребенком взял!
Валя окаменела, постояла с минуту, потом заплакала навзрыд и бросилась прочь.
Оказалось, что вопросы семьи и брака занимали Валентину не на шутку. Прошло какое-то время, и она опять пришла в лабораторию. Полагая, видимо, что чистая лабораторная работа делает чистыми людей и их помыслы. На этот раз Валя решила проконсультироваться у Элеоноры Александровны, самой эрудированной сотрудницы нашего отделения, ярой к тому же антисоветчицы.
На дежурствах Элеонора то и дело пыталась апеллировать к общечеловеческим ценностям, но почти всегда безрезультатно.
– Ребята, ну как же вы можете так говорить! – в отчаянии взывала она к нашим докторам. – Ведь только изверги могут пассажирские самолеты сбивать. Там же люди, ни в чем не повинные!
Доктора пожимали плечами, одна часть искренне не понимала, чего уж так кипятиться, а другая полностью одобряла геройскую атаку нашего перехватчика на южнокорейский “боинг”.
– Нет, Алеша, эта страна скоро развалится! – убеждала меня Элеонора, когда я заходил к ней в кабинет отвести душу. – Смотри, следующий год уже оруэлловский – восемьдесят четвертый! Что они теперь задумали? С Америкой повоевать? Так ведь просрут за три дня!
Мне-то казалось, что советская власть будет над всеми глумиться по крайней мере еще лет сто. В стремлении переубедить меня Элеонора уже на следующее дежурство приносила статью Амальрика “Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?”.
– Алеша, еще лет семь, не больше. Попомни мои слова!
Элеонора Александровна была замужем за выдающимся математиком Владимиром Арнольдом. Тогда же, в начале восьмидесятых, ему присудили шведскую премию Крафорда, такой аналог Нобелевской для обделенных Нобелем математиков.
Нужно ли говорить, что это возмутило всю прогрессивную общественность СССР. Премии от лицемерных капиталистов должны получать люди надежные, проверенные, с четкой партийной позицией, типа Шолохова, а не какой-то там Арнольд. Мало ему Ленинской премии, что ли? А потом, кто его знает, вдруг поедет в Швецию да и не вернется? В конце концов было принято взвешенное решение: хочет – пусть получает свою премию, но за кордон его не выпустим. Посему вручение состоялось в Москве, в посольстве Швеции. По окончании торжественной процедуры чрезвычайный и полномочный посол поинтересовался по протоколу, не желает ли госпожа Арнольд что-либо передать ее величеству шведской королеве.
