Он, похоже, и кнопку нажимал, как в замедленной съемке, с большой долей ответственности, так обычно спичку подносят к единственной свечке на именинном пироге малыша.
Полоса моей крови, шириной в ладонь, матово блестела в тусклом свете неярких ламп. Кое-где размазанная следами, она петляла, сворачивая за угол, обозначая путь, по которому я шел.
Мне хватило сил вышагнуть из липкой кровавой лужи и приготовиться к тому, чтобы рухнуть в лифт. И в то мгновение, когда металлические двери распахнулись, сквозь скрежет я услышал торжествующий хохот.
Он догнал меня, мой Минотавр. Догнал и забодал.
Лучшее время
– А знаешь, Лешечка, может, это и к лучшему, зато ты теперь опять наш. Кто его знает, как у тебя там с этим массажем сложилось бы! А сейчас полежишь, отдохнешь, на процедуры походишь! Дрыхнуть зато можешь сколько влезет! А если рука и не заработает, я бы на твоем месте не расстраивалась. Это бабе без руки плохо, особенно незамужней, баба и с двумя руками никому не нужна, а мужику – нормально, так, если хочешь знать, даже привлекательнее! Главное, что башка цела, аферюга! Ленка твоя если до сих пор тебя не бросила, то тут и подавно! Ей уж точно так спокойнее, а то тискаешь своими граблями кого ни попадя!
Я сидел в кабинете у Томки Царьковой, она, конечно, мастер утешать.
– Ты хоть бы показал жену свою, наверняка страшная как черт! Страшная и за такого, как ты, держаться будет! Красивая? Врешь небось! Вот когда она навещать тебя придет, хоть взгляну на нее, нарочно домой не пойду, дождусь! Чего ржешь? Пойдем лучше покурим, тебе же, как калеке, нужно теперь прикурить давать! Вот устроился, наглая рожа! Сейчас тебя все любить будут, жалеть, а ты пользуйся давай! А это время еще и вспоминать будешь как самое лучшее, поверь на слово!
Сегодня мне успели рассказать, что, пока шла операция, которая к тому времени тянулась больше шести часов, стемнело, Тамарка не выдержала и поднялась на тринадцатый этаж в операционную, хотя уже с час как могла быть дома.
Вернувшись, она, против своего обыкновения, не сказала ни слова, прошла к себе и там, уронив голову на стол, вдруг разрыдалась. Растерянные сотрудники, не решаясь пересечь границу кабинета, робко жались у дверей в нехорошем предчувствии. Плачущую Тамару никто до этого не видел.
Через минуту Царькова, оглядев их всех, промокнула глаза марлевой салфеткой и выдавила:
– Я зашла, а Лешка лежит на столе, весь такой маленький! А ручка такая тоненькая! Ему все его жилочки на дощечку положили и там сшивают! – И снова зарыдала.
Я, когда услышал об этом, был весьма польщен и немного озадачен. Может, она что-то знает, чего мне не сказали? Царькова никогда не отличалась сентиментальностью, ее слезы дорогого стоили и в то же время вызывали некоторое подозрение.
– Томка, говорят, ты в операционную поднималась? – издалека начал я. – И что ты там интересного увидела?
– Интересного? Ты же там в наркозе лежал, не соображал ни черта! – радостно объявила та. – Вот я пришла и руку тебе в штаны засунула! А там меньше, чем у моего Денисика! – И, уже довольная собой, засмеялась, еще бы, ее сыну Денисику было всего одиннадцать.
Это хорошо, Тамарка в своем репертуаре, значит, все в порядке, зря беспокоился.
Сегодня, в понедельник, мне, по идее, надо было приступить к работе на новом месте. Но я уже туда позвонил, объяснил, как мог, ситуацию и сказал, чтобы на меня не рассчитывали. Да и вообще сейчас никто, включая и меня, не знал, что же мне делать. Одно было понятно, что ждать предстоит долго в любом случае. Самое главное, что со мной еще никто не говорил, в выходные вокруг крутились только дежурные смены. Но все, что нужно, я услышал во время наркоза…
– ОН ПРОСЫПАЕТСЯ. ЕЩЕ ФЕНТАНИЛ!
Могучий голос произнес загадочную фразу, которая медленно, ярким павлиньим хвостом проплыла в голове и так же медленно стала таять. Кто-то просыпается, так бывает, сначала люди спят, потом просыпаются. Будить не нужно, когда будят, все то, что было приятно и дорого, может исчезнуть, как это часто бывает в уютных детских снах, которых я не видел очень давно. Надо мной смыкается вода изумрудного оттенка. А может, я сплю и вижу такой густой зеленый сон? Ну а если это сон, то и не будите меня, просто оставьте здесь, где так хорошо и спокойно.
– ОСТАЛОСЬ СУХОЖИЛИЯ ПРОШИТЬ, ПРИГОТОВЬТЕ ГИПС!
Гипс – значит, кто-то сломал ногу. Или руку. Сейчас наложат гипс кому нужно, и все будет хорошо… Наверное, и мне заботливо глаза залили гипсом, да, вот поэтому я и не могу их открыть, не могу, не могу, не могу………… Только голоса слышу, но вот и они уходят, уходят, уходят, уходят, уходят………… Нет, это я ухожу от них в глубину. А вода надо мной все темнее, темнее, темнее, темн…
…Очень знакомый запах, такой бывает только в одном месте. В операционной. Запах кварцевой лампы, йода, сулемы и еще чего-то неуловимого. Приглушенные марлевыми повязками негромкие голоса, деликатный звон инструментов. Идет операция. Это же меня оперируют! Точно, это ведь я, на столе. Лежу с закрытыми глазами. Понятно, я спал, а теперь проснулся. Никому не скажу, пусть это будет моей маленькой тайной. Так, нужно сосредоточиться и все вспомнить. Я сейчас лежу в операционной, глаза не открываются, как ни стараюсь, зато все слышу и понимаю.
Если оперируют меня, значит, что-то случилось. Со мной случилось. Что-то плохое.
Немного дергает руку, ага, я чувствую, как ее шьют. Вкол-выкол, вкол-выкол, протянули ниточку, узелок… И снова вкол-выкол, вкол-выкол, узелок. Кто-то грамотный и неторопливый кожу шьет, я даже с закрытыми глазами могу это оценить. Ножницы характерно чирикнули, значит, обрезали хвостики. Теперь помазали чем-то. Щекотно и приятно. Наверняка йодом. Точно, потому как запах ни с чем не спутаешь, и почти сразу защипало. Защипало, а подуть никто не догадывается. От такой мысли мне почему-то стало необычайно весело. Ну а что же все-таки со мной произошло? Нужно напрячься, подумать, хотя именно это как раз крайне трудно сделать.
И тут я различил какой-то посторонний звук, причем загадочным образом понял, что его источник находится очень далеко. Это открылись двери пассажирского лифта, и почти сразу стали различимы шаги. Кто-то невидимый шел по коридору. Шел долго, но, сам не знаю почему, я понял, что целью невидимки была именно эта операционная. Интересно, как я могу его шаги слышать, это же невозможно. Вот бы узнать, какой мне наркоз проводили, если так слух обострился? С подобным чутьем я смогу на границе сторожевым псом служить вместо легендарного Джульбарса. Буду работать в паре со знаменитым пограничником Карацупой и шпионов с ним ловить! Хотя нет, у пограничника Карацупы овчарку звали Индус. А тогда Джульбарс, он у кого был? Впрочем, это не так важно.
Я много раз читал, что опиаты обостряют чувства. Зрение, слух, обоняние. Слух и обоняние и правда обострились до предела, а вот глаза разлепить сил не хватает.
А шаги все ближе и ближе, вот открылась дверь в предбанник, там, где к стене привинчены рукомойники. И почти сразу раздался голос невидимки, оказавшимся заведующим анестезиологией:
