Я чувствовала себя бездомной собакой, которая не любит своего хозяина, но только за то, что он ее кормит и иногда гладит по шерсти, возвращается к его ногам. И я возвращалась к ногам того, кто так или иначе виновен в смерти моей сестры. Да, не он стрелял, но он принадлежал к тому народу. Он был моим врагом, но он же стал моим хозяином.
Когда я пришла в город, уже стемнело. Я быстро дошла до дома, и стараясь не шуметь, вошла через заднюю дверь. Но проскользнув незамеченной в свою комнату, я к своему ужасу обнаружила там Генриха. Он сидел на стуле возле окна, в руке его блестел пистолет. Едва я вошла, он поднялся и направил оружие на меня. Я замерла. Генрих тоже не шевелился.
— Где ты была? — гневно спросил он.
Я не отвечала.
Генрих шевельнул пальцем, раздался щелчок. Генрих повторил вопрос более настойчиво.
Я продолжала молчать. Я смотрела на него неподвижным взглядом, прямо в глаза, прямо в самую глубину его черной души и мысленно молила выстрелить.
Возможно тогда, он почувствовал мою решительность, и выругавшись убрал пистолет. Сделал шаг в мою сторону, занес руку и со всей силы ударил меня по лицу. Я не шевельнусь.
— Никогда больше так не делай! — рявкнул он и выскочил из моей комнаты, оттолкнув меня в сторону.
Я проводила его пустым взглядом. Когда его шаги стихли, я плотно закрыла дверь и в слезах бросилась на кровать. Я проплакала всю ночь, пытаясь унять дрожь и боль терзающую мое сердце.
Утром я вновь проснулась раздавленной и усталой. Но собравшись с силами заставила себя подняться, умыться и пойти на кухню. С того дня, я поняла, что та часть моей прошлой жизни, в которой я умела любить и смеяться, умерла навсегда и теперь похоронена вместе с Соней, в безымянной могиле, под деревянным крестом с красной шелковой лентой.
6. Смоленское гетто.
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву, и тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне!
(Ю.Друнина)
Пришла зима. Снег засыпал все улицы Смоленска, ведь природе невдомек, что идет война, она следует своим установленным правилам и законам. Как оказалось, немцы не очень-то любили зиму, что не могло не стать поводом для очередного злорадства.
Все это время, немцы продолжали отлавливать по всему городу евреев и сгонять их в гетто. Я с ужасом наблюдала за тем, как из прекрасных и образованных людей, оставшиеся и уцелевшие жители города, превращались в зверей и преступив все свои жизненные принципы, за кусок хлеба начали охотиться на ставших вдруг ненавистными евреев.
К тому времени, я уже понимала, что ничем не смогу помочь, но вопреки здравому смыслу, рискуя жизнью, я носила еду, тем несчастным, кому посчастливилось продержаться до зимы в ужасных условиях гетто. Я осознавала, что не смогу накормить всех, но мне казалось, что если я смогу помочь хотя бы одному из них, то кто-то последует моему примеру, и протянет руку помощи обреченным. Вместе мы поможем им выжить.
Я действовала через Сару. После того случая с моим опозданием, Генрих на долгое время пропал из поля моего зрения. Или возможно я пропала. Это уже не важно, важно то, что находясь в одном доме, мы умудрялись не встречаться. Правда иногда я слышала его громкий голос, когда в наш дом приходили гости. Генрих в те моменты позволял себе выпить лишнего, и тогда они громко смеялись, когда устраивали в доме стрельбу или били посуду. По утрам, мне приходилось тратить несколько драгоценных часов, на то чтобы привести дом в привычное состояние и придать ему вид человеческого жилища.
Рихард, не смотря на отчуждение появившееся между мной и Генрихом, не беспокоил меня. Только изредка подразнивая и подшучивая, мог кинуть какое-нибудь оскорбление или толкнуть. Но я научилась не обращать не него внимания.
Пользуясь своим особенным положением, я беспрепятственно передвигалась по городу. Оставаясь незамеченной, я передавала тем, у кого на одежде горела позорная, желтая звезда — теплую одежду и кое-что из еды. Я знала, что они отнесут это в свои семьи, отдадут тем, кто не может работать, и у кого меньше шансов выжить. В скором времени, ко мне присоединились еще несколько девушек, работающих у немецких офицеров. Ведь теперь только дома и столы завоевателей ломились от разнообразной еды, которую нам и в довоенное время всегда было трудно достать.
Помню однажды, одна из девушек принесла рабочим осетра. Я сама прежде никогда его не пробовала и на один момент, мне захотелось ощутить во рту его нежный вкус, захотелось почувствовать, что он тает на языке именно так, как это описано в немецкой поваренной книге. Но я отогнала от себя ужасные мысли. Для меня это была всего лишь еда, блажь, а для тех несчастных — единственный шанс выжить.
В январе, умерла Роза, мама Сары.
Сара сказала, что она просто не проснулась утром. Замерзла во сне и умерла. Мне очень хотелось верить, что несчастная женщина не испытывала предсмертных мук и агонии, а скончалась в полной тишине.
Мы с Генрихом продолжали играть в прятки. Только однажды, возвращаясь домой, я заметила как шевельнулась штора в его кабинете. И поняла, что он следит за мной. Продолжая делать вид, что меня словно не существует в его жизни, он тайком следил за моими приходами и уходами. Я также думаю, он знал о пропаже своих запасов, но продолжал хранить молчание.
Пришла весна. Как и предсказывала Сара, никто не спешил нас спасать. Мы знали, что в лесу прячутся партизаны, но их присутствие рядом с городом, всегда оставалось незримым.
В апреле, умерла Сара. Я хотела разыскать ее тело, и похоронить на еврейском кладбище, но это оказалось невозможным. С ее смертью, я лишилась единственного друга, связанного с моим прошлым. Долгое время я горевала. Но несмотря ни на что, свои махинации с продуктами, так и не прекратила. Даже после того, как одну из наших девушек активисток, поймали за воровство и застрелили на месте, мы продолжали свое дело. Это стало смыслом нашего существования.
Однажды вечером, возвращаясь домой, недалеко от дома я заметила худенькую фигуру ребенка. Он шел, заправив руки в карманы, широкой походкой. Я сразу его узнала, это был тот еврейский мальчик из дома напротив.
Я бросилась за ним. Догнала и тронула за плечо. Он так же как в прошлый раз вздрогнул и обернулся. На мгновение на его лице мелькнула тревога. Но узнав меня, он улыбнулся и присвистнул.
— Эхей, да это же ты! Не думал. Что снова увижу тебя!
— Я знаю, что случилось с твоей семьей. — Виновато произнесла я.
Он помрачнел.
— Ну и что. Времена сейчас такие. Я зато могу не скрывать больше своего происхождения. — В его словах не звучало обиды, он верил в то, что говорил.
В подтверждение своих слов, он брезгливо передернул плечом и пальцем указал на свою звезду.
