Надо сказать, что европейские храмы того времени были просты. Спустя полтора века аббат Сюжер (Сен-Дени) способствовал смене романского стиля на готический; убедил в том, что пышность и богатство церкви суть отражение славы Господа. Так возникла готика – изощренный и очень орнаментально богатый архитектурный стиль. Православная же религия (схизма последовала мгновенно за выбором Владимира, через полвека) пышностью ритуала и богатством обряда руководствовалась изначально.
Богатство и роскошь не есть прихоть того или иного архипастыря – это лишь непременная дань обряду. Так устроена Православная церковь. Православные – не баптисты, не сайентологи, не квакеры и не адвентисты седьмого дня. Православный храм – не молельный дом некоей протестантской секты, в котором можно находиться, не снимая головного убора (квакерский обычай). Православный храм в известном смысле подавляет величием. И Патриарх – именно по своему чину, а не по алчной прихоти (хотя это может и совпадать) – облачен в драгоценные ризы и живет богато. Претензия, неожиданно вмененная паствой к Храму и Патриарху, должна быть переадресована всей русской культуре, воспитанной на православии, – на переживании оного, осмыслении оного и размышлениям вокруг. Так, например, Лев Николаевич Толстой не любил обрядовую церковь и высказал немало горьких (и глубоких) упреков в адрес последней. Впрочем, отметим, правды ради, что Лев Николаевич не любил вообще неправду и стяжательство – и вероятность того, что он стал бы славить миллиардера Прохорова и его благостную сестру, – такая вероятность исчезающе мала. Желание просвещенной публики идти стопами графа Толстого понятно и не может не вызвать сочувствия, но изумляет то, что следование графу не вполне последовательно. Отказаться от стяжательства – славно. Стяжательство есть позор и непоправимая беда для человеческой натуры. Об этом задолго до возникновения христианства предупреждали Платон, Диоген Синопский, Антисфен и Сенека. Стяжательство уродует душу навсегда. Церковь в этом смысле с античными мыслителями сугубо солидарна. Жизнь отдельных пастырей и простые сельские церкви как нельзя лучше это иллюстрируют.
Однако сам по себе институт Церкви и жизнь ее главных предстоятелей – это нечто иное. Пышность убранства церкви есть воплощение славы Господа, есть элемент обрядовой веры. В уместности этого можно сомневаться, этот обряд можно обсудить в теологическом диспуте. В конце концов, можно пенять князю Владимиру, зачем выбрал православие, а не иудаизм, где убранство храма попроще. А можно – и это благородно – вернуться к образу жизни прихожан катакомбной церкви.
Но опровергать торжественную часть православного обряда и одновременно поклоняться золотому тельцу в лице самых вопиющих его жрецов – это поразительная особенность нашего кривого времени.
По поводу молитвы
В 1910-е годы очень многие авторы мнили себя пророками, апостолами и даже святыми – и часто обращались к Богу без особого почтения, запросто, как к равному.
От Есенина «так говорит по Библии пророк Есенин Сергей» – до Геббельса, написавшего драму «Иисус», а в промежутке можно поставить сотни имен крайне возбужденных молодых людей, которым казалось, что они с Богом вась-вась и имеют на диспут с Ним веские основания.
Как правило, все диспутанты были не ахти как образованны, не особенно хороши по моральным качествам и не очень умны. Выделялся среди прочих богоборец Маяковский – но людей такого масштаба и вообще мало, а среди богоборцев крайне мало.
Когда пылкие юноши повально и без устали дерзят Отцу Небесному, полагая, что их частное представление о порядке вещей не уступает по разумности Его воле, – это свидетельство конца времен. Не свидетельство краха эры Путина или финансового капитализма, а вообще – конца всего сущего.
Так в двадцатом веке уже почти и случилось, во всяком случае, один из «апостолов», Иозеф Геббельс, весьма содействовал тому, чтобы связь времен распалась – и чудом (возможно, Господним) тварный мир сохранился.
Сегодня фамильярные обращения к Богу участились – хотя Маяковского среди пылких отроков не наблюдается.
Помимо черной мессы в Храме, обратился от имени Господа к евреям картежник и жиголо, но вот и в «Новой газете» – очередное фамильярное обращение ко Всевышнему.
Не вполне понял, чьи в газете вирши, но чьи бы ни были – они нелепы: мол, не считайте слова «срань Господня» кощунством, ибо эти же слова имеются и на английском. Это не вполне убедительный аргумент для Бога. На английском также (и на многих иных языках) имеется слово Сатана, и от того данное слово святее не делается.
Молитвы, вообще говоря, возносятся к Господу в смирении и любви.
Причем христианская любовь такова, что исключает агрессию.
Все происходящее сегодня безмерно далеко от искусства и от веры, а профанирование молитвы – это очень дурно, по-моему.
Дурно это потому, что подлинная молитва нужна страждущим.
И затем и существует искусство, чтобы эту подлинную молитву произнести.
А вот когда вместо молитвы выходит такая вот чепуха – то настоящая делается глуше. Господь ее все равно услышит, но не услышит тот, нуждающийся в опоре и в братстве, для которого она говорится также.
Так неправильно, так не должно быть.
И знаете, Путин тут совсем даже ни при чем.
Дело не во власти и дело не в Православной церкви.
Право, не Путин своей зловещей рукой вложил пылающие сердца и маленькие мозги в тела богоборцев.
Дело в неуемной гордыне и безмерной глупости.
Скромнее надо быть и вежливее.
Сказки Бажова
Рассказываю заурядный исторический анекдот, случай из жизни; не ищите подтекста – второго дна нет. Истории лет двадцать. Место действия – квартира Ростроповича и Вишневской на авеню Жорж Мандель.
Это была огромная квартира, в ту пору я таких квартир и не видывал. То есть я не подозревал, что человеку нужно столько места, чтобы поесть и отдохнуть.
Потом и в Москве стали строить очень большие квартиры – для демократически настроенных менеджеров нефтяных корпораций; но в ту пору Советская власть еще не до конца прошла, и квартира музыканта производила сильное впечатление. Не знаю уж, сколько в ней было метров, но главный зал был как ипподром, и самое поразительное – от края до края, вдоль всей гостиной, стояли толстые малахитовые колонны. Я не помню, сколько их там было – не знаю. Может быть, десять. Все вместе напоминало египетский храм. Повторяю, колонны были из малахита, зеленого камня, описанного сказочником Бажовым.
Мы в тот вечер рассматривали коллекцию, у Славы было много хороших картин; говорят, что собрание нынче развешано в президентском дворце в Питере. На авеню Мандель картины смотрелись неплохо, но, признаться, великолепие зала и малахитовые колонны затмили крестьянок Венецианова.
Через пару дней я оказался там же с четой Зиновьевых. Александр Александрович, собираясь в гости, одевался точно так же, как для похода на почту, но Ольга принарядилась, даже украшения надела, в частности, на палец – малахитовое кольцо.
