Сезанн был маниакально требователен к тону одежды человека, находящегося у него в мастерской, не хотел, чтобы вульгарное пятно отвлекало его от мысли.
Французский художник Марке, когда собирался с женой в гости к Матиссу, всегда просил жену надеть бледно-розовое в сочетании с холодным зеленым – он знал, что это сочетание Матисс считает божественным.
Я уж не говорю о правилах бургундцев – Ван Эйка или Мемлинга; Карель ван Мандер оставил нам не только рецепты приготовления бургундской палитры – но и правила этикета в одежде художника.
Гойя был человеком своенравным, но вообразить его в грязной рубахе перед мольбертом – невозможно. Понимаете, искусство – оно о ясности и чистоте, о звонком цвете и ровном свете; с грязью в одежде занятия изобразительным искусством не сочетается. Это так же трудно представить, как и вообразить себе Пушкина, выпивающего спирту, перед тем как сесть за Онегина.
Это все – штрихи, детали, символы.
Символизируют эти детали простейшую вещь: чистоту помыслов художника.
Это только в последний век, странный век и не особенно хороший, авангард внедрил неряшество как стиль жизни и работы. Причем неряшество немедленно стало как внешней, так и внутренней чертой.
Даже наблюдать со стороны за этим не всегда приятно.
Я не особенно пристально слежу за текущими уголовными процессами, мне не кажется, что это – оселок нравственности общества.
Но вот мне прислал запрос о дружбе художник Тер-Оганян, известный тем, что он топором рубит иконы. Ныне, как сообщают, он продвинулся вперед и просто ставит на образах печать «осквернено, Тер-Оганян». Я запрос отклонил, мне данное поведение не кажется ни смешным, ни совместимым с искусством.
Это неопрятное поведение.
А искусство – вещь чистая.
Стена
В русском искусстве есть трагические эпизоды.
Любят рассказывать о «бульдозерной выставке». Правда, никого не раздавили. Демонстранты держали в руках однодневные поделки, их никто под бульдозерные гусеницы не швырял. Сами художники не были ранены. Бульдозера присутствовало два. Это было насилием над свободной волей, однако произведения искусства не пострадали, по причине отсутствия таковых на выставке – а реклама получилась. Про бульдозерную выставку знают во всем мире.
Историю, которую расскажу ниже, не знает никто.
Киевские художники Ада Рыбачук и Владимир Мельниченко не были представителями андеграунда – и не были секретарями Союза художников.
Они работали упрямо и построили Стену Памяти. Есть такие фанатичные хохлы в истории России – Вернадский, Костомаров.
Это стена монументальных рельефов из бетона высотой от 4 до 6 метров и длиной около трех километров. Стена опоясывает Байково кладбище и крематорий в Киеве. Вся стена покрыта глубоким рельефом – изображение сотен людей, лиц, рук, переплетенных тел. Бабий Яр, война, голодомор и просто плач. Задача состояла в том, чтобы увековечить общество.
Мы все – люди, и все – смертны. Так давайте соединим наши душевные усилия, чтобы стать единым целым, хотя бы в общей памяти. Это было религиозное произведение, православное, общинное, пафосом родственное книге Федорова «Философия общего дела». Стилистически рельефы напоминали – это неизбежно для работы в бетоне – фрески Сикейроса или скульптуры Неизвестного. Впрочем, Сикейрос и Неизвестный ничего столь масштабного не делали. Стена Памяти похожа на собор Гауди – это советский аналог собора Саграда Фамилия. Причем во всех аспектах: портрет общества; воплощение той религии, которую данное общество исповедует; отражение социальной жизни страны.
Работали Рыбачук и Мельниченко над своей стеной пятнадцать лет – никто им денег за это не платил. Нет, они были весьма известными художниками, все в Киеве знали, что есть такие подвижники. И некие разрешения местного свойства они получили. Время от времени районные власти помогали – то с песком, то с бетоном, то с арматурой, то с бригадой рабочих. По сути, это было строительство, напоминающее то, что затеял Гауди. То есть к строительству время от времени подключались волонтеры и доброхоты. Только в Барселоне помогал весь город, а потом вся Испания, а потом собор стал гордостью страны – а здесь помогали единицы, а городу и стране было все равно.
Однако потом, когда Стену закончили, – стало не все равно.
Это было грандиозное произведение по всем параметрам: многокилометровая скульптура надрывного пафоса.
В Киеве есть Владимирский собор, фрески Врубеля, Васнецова. Так вот, Стена Памяти значительна более – потому что это была воплощенная буквальная «философия общего дела», советская Саграда Фамилия. Сделали это два человека: маленького роста женщина и тихий вежливый мужчина. Не диссиденты. Не секретари Союза художников.
Когда закончили работу, их Стену запретили. Донесли, разумеется, коллеги. Так бывает всегда. Партии дела не было, а коллеги возмутились. Существование такого произведения сравнивало с землей их поделки. Решением члена Политбюро, первого секретаря украинской компартии тов. Щербицкого – стену залили бетоном.
Это надо сказать еще раз, чтобы понятно стало: несколько километров уникальных скульптур признали нехудожественными (заседал худсовет) и скульптуры залили спецраствором бетона. Еще раз: у нас в стране было многокилометровое произведение монументального искусства. Его уничтожили. Не талибы. А жители этой страны.
У нас в стране бывают случаи вандализма. Однодневные выставки запрещали. Группа свободолюбивых юношей (называлась «Мухоморы») писала «Брежнев – мудак» – эту вещь не везде выставляли. Картину с целующимися милиционерами чуть было не запретили для выставки в Париже. Разрешили, конечно же, куда денутся! Но крови мастерам попортили. Или вот, свободу панк-группе не дают. Дмитрий Быков написал, что ему жить не хочется, оттого что девушки в тюрьме. Потом поправился – хочется дожить до того времени, когда девушки станут министрами культуры. И поэт, несомненно, увидит рассвет. А вот еще художник Бреннер на вышке бассейна онанизмом занимался, а под картиной Ван Гога в ГМИИ им. Пушкина насрал – это тоже встретило непонимание властей. Было много надругательств над свободной мыслью.
Но, согласитесь, это – нечто иное. Это было произведение титаническое. Головокружительное. Я не хочу умалить славы авторов целующихся милиционеров (группа «Синие носы», если не ошибаюсь). Но Стена Памяти была значительнее. Во много миллионов раз.
И ее уничтожили.
До того, как стену залили бетоном – это было уже в восьмидесятые, и дух свободы витал над страной, – добровольцы-защитники обошли все пороги. Среди защитников был мой отец, поэтому историю знаю в деталях; ходил вместе с ним в Союз художников к тогдашнему первому секретарю Салахову (отцу современной галеристки-художницы) и председателю Союза Понамареву. Полагаю, ясно, что решение члена Политбюро Щербицкого оспорено быть не могло. Понамарев был (как говорят) незлой человек, но трусливый до одури. А Салахов хотя тяготел к новациям (дочь его в ту пору уже вынашивала замысел картины «Стальной оргазм»), но предпочитал чувства прятать, очень любил власть. Киевлянам указали на дверь.
