– А ведь и правда, – удивился Рост. – После битвы на Бумажном я еще обижался, что меня как бы не наградили, а после сражений с треугольниками…
– Об этом я и говорю, – подтвердил отец Петр. – Они сделали вывод, что предоставлять воинам слишком явные знаки внимания – означает усиливать их, а это опасно. И предпочли после последней войны вообще никого не чествовать. Тем более что божьей волей отражение этой угрозы произошло силами очень малой группы людей. Сколько вас было – человек тридцать или, может быть, пятьдесят?
– С теми, кто погиб, – внезапно охрипшим голосом ответил Ростик, – ближе к ста. И еще десятка три волосатиков.
– Они считают только живых, – сказал отец Петр, и сразу стало ясно, что он-то считает и павших. – А бакумуры для них и вовсе… Или, например, такой ход. Вы не заметили, как много в последнее время появилось офицеров, которые носят куда более высокий чин, чем вы, ни разу не побывав в бою? Это делается, во-первых, чтобы размыть костяк боевых офицеров, а во-вторых, чтобы их формально всегда можно было переподчинить тем, кто верен, кто будет сохранять лояльность, потому что не способен не то что протестовать, но даже не понимает, зачем нужно протестовать.
– Согласен, – кивнул Ростик. Сейчас, по мере того как отец Петр все это говорил, он начинал понимать, против какой силы ему придется выступить.
– Или вот еще, вы не замечаете, Гринев, что тот, кто имеет склонность к самостоятельности, почему-то всегда оказывается на периферии? Что этих людей почему-то всегда посылают в самые дальние гарнизоны, в самые медвежьи углы?
– Мне казалось, что несамостоятельные ребята в этих «медвежьих углах», как вы сказали, просто не справятся. Взять, к примеру, Одессу. Там оказались грамотные люди, они быстро поставили дело.
– Да, Одесса, – кивнул священник. – Мне представляется, там создана едва ли не альтернативная власть. В лице бывшего капитана безопасности… Как его зовут?
– Дондик, – подсказал Ростик.
– Да, там есть сложившийся костяк новой администрации. Те бюрократы, которые из Боловского Белого дома пытаются внедриться туда, почему-то очень быстро возвращаются назад.
– Отец Петр, – Ростик позволил себе усмехнуться, – а вы не просто тут церковь себе восстанавливаете, вы следите за тем, что происходит, и весьма тщательно.
– Да, я не просто служу в храме, я слежу за тем, что происходит, – согласился отец Петр и стал подниматься со своего стула.
Рост тоже встал, они пошли к выходу.
– Если бы вы попросили моего совета, я бы вам, Гринев, посоветовал перебраться в Одессу, хотя бы на время. Там, как я понимаю, вам было бы легче служить.
– А если бы они меня сюда стали требовать?
– Я бы не заметил их, – отец Петр снова очень хорошо, как-то внутренне, про себя улыбнулся, – научившись выставлять аргументы, опрокидывающие эти требования… – Я вам это говорю, Гринев, потому что вы легко можете напортачить, выступить преждевременно, а не в нужный момент, когда действительно можно будет сменить руководство на более разумное. То есть не окажетесь способны протестовать. Понимаете, вы идете против системы, цельной, слитной, находящейся на пике могущества, а это… опасно.
Ростик подумал. Его ухо уловило не вполне церковные слова отца Петра, но он, несомненно, был прав. И все же, все же…
– Отец Петр, может быть, именно потому, что это усиление бестолковой, неэффективной бюрократии зашло так далеко, и следует протестовать? Если не остановить их, – один я не многого стою, я понимаю, – то хотя бы обозначить протест? Ведь если я все-таки ударю в колокол и хоть что-то произойдет, то люди, которые раньше ничего не замечали, наконец задумаются, в каком городе они живут и кто ими управляет? Может быть, это стоит того, чтобы ударить в колокол?
Они вышли из домика и постояли неподалеку от восстанавливающегося храма. Отец Петр вздохнул, посмотрел на Ростика, на свой храм, словно именно там искал поддержки и совета.
– Я не знаю, Гринев, – медленно ответил он. – Но я буду за вас молиться.
Глава 34
Поутру следующего дня Ростик отправился к Кошеварову, некогда городскому предисполкома, а ныне одному из многочисленных участников всех рымоловских заседаний и, как подозревал Рост, – теряющему свое влияние чиновнику. Опасаясь, что он уйдет на работу, Ростик вышел пораньше, едва включилось Солнце.
Но он волновался зря, как инвалид еще первого налета пурпурных на Боловск, Кошеваров мог, вероятно, давать себе некоторые поблажки. Либо трудовой режим чиновничьего сословия Боловска окончательно приблизился к благословенным временам Земли – с работой строго по часам и с выходными днями. В общем, Роста встретила его дочь, Рая Кошеварова, жена Поликарпа и подружка Любани. Она выглядела немного пасущейся на лугу буренкой, видимо, роды с перерывом менее года и ожидание третьего прибавления семейства окончательно настроили ее на мысли о воспроизводстве человеческого населения Боловска и ни на что другое.
Ростик ей так и сказал, надеясь, что его неуклюжая шутка не будет принята с обидой. Он вообще после неудач с Любаней стал немного опасаться женщин. Но Рая усмехнулась и посмотрела на него откровенно оценивающе:
– А ты сам бы попробовал, мигом разучился бы зубы скалить об этом самом… воспроизводстве. – Она покачала головой. – И слово какое выбрал – а еще офицер.
Ростик хотел было сказать, что офицер он доморощенный и по обстоятельствам, но не успел. Несмотря на уже заметный живот, Рая фыркнула и довольно резво убежала звать отца.
Илья Самойлович вышел заспанный, угрюмый, потирающий с болезненной гримасой правую руку, которая кончалась неудачно сформированной культей. Увидев Ростика, он немного поулыбался, но каждому стало бы ясно, что делает это он только из вежливости.
– Завтракал?
– Еще не успел.
– Садись со мной, – предложил Кошеваров. – У нас будет плов, немного от вчерашнего ужина осталось.
– Плов? – удивился Ростик.
– Здешний, из местного проса, а не риса. Но все остальное – как полагается.
Они расселись вокруг длинного, довольно узкого стола, стоящего у них на заднем крыльце. Сколько себя Ростик помнил, у Кошеваровых всегда тут стоял стол, мальчишками они устраивали на нем теннисные турниры. Но этот был какой-то другой, вот Рост и спросил, почему так вышло?
– Прежний борым сожрал, еще в первую зиму, – хмуро ответил Кошеваров, сурово жуя свою кашу с кусочками не то курицы, не то вареной говядины.
Плов был не очень вкусный, и Ростик никак не мог понять, почему его называют пловом, но по солдатской привычке есть, если появилась такая возможность, и просто из вежливости тоже старательно жевал.
– Ты с какой целью заглянул? – поинтересовался наконец хозяин дома.
– Илья Самойлович, – начал Ростик, втайне досадуя, что к ним не вышел Поликарп. Он, как человек вхожий во все чиновничьи кабинеты города, знал немало и был бы ценным союзником, – может, подождем, пока Поликарп тоже появится?
