Сжавшись, словно она бежала в атаку, по лестнице спускалась Лада. И как она почувствовала, что тут происходит? Увидев Ромку, она выпрямилась и что-то спросила. В состоянии радужной эйфории Ростик не понял слова. Как не разобрал ни одного смыслового оттенка в речи Ромки. Хотя и ясно было, что Ромка успокаивается, в то время как Лада – нет. Она даже кулаки прижала к груди, как делала, когда очень нервничала.
Рост не мог говорить, но улыбаться умел, и попробовал это сделать. Правда в голове мелькнула странная идея, что улыбка, скорее всего, напоминает улыбку собаки, привыкшей к этому жесту, понимающей, что он выражает спокойствие и удовлетворение, но… Все равно это было не по-человечьи.
Он осторожно вытянул руку, Лада едва ли не с визгом отскочила к Ромке, и Рост медленно двинулся вперед. Коридор, по которому он еще человеком спускался в подвал, сделался теперь жутко тесным, будто чужой, не по размеру гроб. Но он его миновал, потому что сверху веяло приятным ночным воздухом.
И к тому же очень хотелось есть. Рост каким-то прежним своим опытом, а может и опытом Гулливера, догадывался, что в ручье можно разжиться свеженькой, вкусно пахнущей рыбкой… И у Ростика почти не вызвала сопротивления мысль, что есть эту рыбу придется сырой. Он даже был рад этому, так приятно будет запустить в нее зубы, высасывая живительный сок и наслаждаясь превосходным, богатым вкусом!
Он обживал это новое, мощное и совершенное тело, словно заново родился на свет… Внезапно что-то оказалось сбоку, может быть, даже на стенах вокруг завода, которые показались сейчас ему весьма невысокими. Он повернулся, это были аймихо. Они стояли и разглядывали… то, что было перед ними. А ведь придется находить название тому симбиозу, который составили мы с Гулливером, подумал Ростик.
И нужно было решить именно сейчас, пока ощущение нового тела не утратило свою свежесть, пока он не привык к этому состоянию – сам ли он, исполняя свой невнятный сон, открыл эту способность Гулливера принять его, или на эту догадку его натолкнули верные аймихо? Почему-то это было важно.
Он зашагал через двор, выложенный плитами из литого камня, ощущая, какой труд разумных существ был в них вложен. Они были согреты этим трудом, несли в себе его отпечаток, в то время как дикие камни, которых было много за стенами завода, такого отпечатка не имели… Это завораживало гораздо больше, чем сложности с аймихо.
Ворота были заперты, как обычно, на ночь. И довольно широкая, почти в четверть метра, полоса стали служила для них засовом, будто кто-то собирался эти ворота ломать, используя средневековый таран… Ростик попытался лапами Гулливера выдернуть эту планку, и оказалось, что это нелегко, пальцы не слушались, словно отмороженные… Или он еще не научился совершать такую тонкую работу.
Поэтому он просто двинул в ворота кулаком, потом поднажал плечом… И они прогнулись, словно были изготовлены не из кованого металла, а из пластилина. В общем, в плече еще некоторое время оставалось ощущение чего-то податливого, почти мягкого. Одну из створок он едва не снес с петель, зато вторую пожалел – раскрыл легким пинком колена. Хотя, может быть, слишком сильно пихнул, она зазвенела, как басовитый гонг.
И он оказался на свободе. Перед ним простирались ночные предгорья Олимпа. Рост вышел из ворот, вдохнул полной грудью и поднял голову. Говорить он по-прежнему не мог, но был способен замычать от удовольствия.
Его рык прозвучал, конечно, не вполне по-человечески, но так по-гигантски… И он выражал счастье.
Часть вторая
Боевое крещение
Глава 7
Ростик вместе с тем, кого прозвали Гулливером, работал. Вернее, тренировался, пытаясь обустроить это новое для себя тело с новыми и великолепными возможностями. Причем следовало иметь в виду как органы чувств гиганта, так и Ростиково самоощущение.
Больше всего ему, конечно, нравился тот поток эйфории, в котором он теперь почти постоянно пребывал, но и остальное было неплохо. Во-первых, конечно, питание, Гулливер кормил его так же нежно, как мать, вероятно, кормит свое дитя, которое вынашивает у себя под сердцем. Рост и хотел бы усмехнуться при этой мысли, хотя бы раз, но не получалось – все его лицо было затянуто чем-то и потеряло чувствительность. Может, он и улыбался тут, может быть, он вообще все время улыбался, только не ощущал этого. Вот лицо Гулливера чувствовалось им великолепно, до такой степени, что, когда гиганту случалось пораниться, Рост воспринимал его боль как свою, буквально. Но и это ощущение общей боли быстро проходило, потому что способность к регенерации у гиганта была невероятная. Синяки пропадали за полдня, а небольшие порезы, которые возникали от неосторожных кувырков по камням, покрывались бесцветной жидкостью, и уже через пару часов оставался лишь шрамик, который к концу дня все равно проходил. Это ощущение собственной неуязвимости было вторым качеством, от которого Ростик приходил в восторг.
Третьим, от чего Рост ни за что не хотел бы отказаться, было чудесное новое восприятие мира. Он мог почти все, и ему начинало казаться, что он слишком долго был заперт в тело с весьма ограниченным человеческим восприятием, когда ни слух, ни обоняние, ни даже зрение не были, оказывается, по-настоящему острыми и эффективными.
И конечно, мышление. Никогда еще оно не было у него таким ясным, если не сказать – молодым, совершенным и полным. Вероятно, это возникало от совершенства его чувств, а может быть, он действительно молодел, как-то восстанавливался, находясь в Гулливере, или тот самопроизвольно его восстанавливал, потому что довольно побитое и уже истрепанное жизненными невзгодами тело Ростика почему-то не подходило гиганту. И он приводил его в соответствие с собой – изумительной машиной, предназначенной для движения, радости и, безусловно, победы.
По сути, Ростик тренировался, примерно так же, как его в свое время пытался учить Квадратный, непревзойденный рукопашный боец, который владел дальневосточными единоборствами, может быть, даже дзю-дзюцу смешанным с карате. Помнится, старшина что-то такое рассказывал, хотя и не слишком охотно. Что поделаешь, умение хорошо драться на Земле, в Советском Союзе находилось под запретом. А Квадратный от той жизни не вполне отошел, может быть, даже неведомым образом хотел бы вернуться туда. Вот у него и осталась такая… сдержанность.
Рост перекатился через левое плечо, тут же, правильно сгруппировавшись, оказался на ногах, за счет динамики всего своего нового тела, потом повторил кувырок справа… Несмотря на довольно каменистую почву, после него возникла слегка взрыхленная полоса, земля его не очень уверенно держала. И хотя камни, как обычно, впивались в кожу, было среди них немало и таких, которые раскрошились от этого упражнения.
Он прыгнул вперед рыбкой, но перед землей сложился и перекатился через голову, тоже мгновенно оказавшись на ногах. Он называл это «обкатыванием» тела в падениях. Развернулся на месте… Ему очень нравилось так вот юлой разворачиваться, из этого возникало множество удачных находок, можно было нанести удар рукой, причем из-за вращения кулак летел с невероятной скоростью, а можно было, например изменить положение в пространстве, так что, если бы кто-либо его тупо-напрямую атаковал, например, носорог, он бы непременно ушел от основного удара и вышел на отличную контратаку…
