В Приказе было натоплено, и оказалось очень много ожидающих чего-то людей, которые слонялись от стены к стене чуть не в каждой из комнат, что походили на приемные. Зато были и другие служки, которые писали что-то с непроницаемым видом за конторками, скрипели перьями так, что даже удивительно становилось – как же можно эдак всю жизнь проскрипеть? А все другое в жизни, а небо над крышами домов, над городом?.. И все, что его окружает, и что лежит в необозримых далях неохватных земель? Так нет же, пришлось вот этим-то ребятам скрипеть, и деланно, как показалось князю, суетиться, перебегая иной раз от одной конторки к другой, от одного человека к другому, чтобы… Вот зачем им было нужно, что они тут делали – оставалось для него загадкой. А он не очень-то и хотел ее разгадывать, был уверен, вызвали его для чего угодно, но только не для того, чтобы поставить за такую вот конторку и заставить выводить какие-то, пусть и ответственные, каракули на бумаге или на пергаментах.
Наконец, князь нашел одного паренька, который показался ему не таким озабоченным, как другие. У него и конторка стояла под окном, – зима все же, света мало, – и чистил он свое перышко не торопясь, вникая в это действие, и губы у него не были сложены в злую, неприятную складку… В общем, он показался князю таким, кто может ответить на вопрос.
Диодор и спросил, как ему найти княжича Выготу, подьячего, к которому у него дело. И это было ошибкой. Потому что парень тут же лениво потянулся, и даже отвечать не стал, а зашагал куда-то в угол комнаты, к маленькой, неприметной дверке. Там он остановился и удивленно обернулся, князь Диодор стоял, как стоял, недоумевая.
– Что же ты? – спросил его парень с улыбкой, то ли радуясь, что поставил непрошенного посетителя в тупик, то ли все же проявляя чиновную вежливость. – Я же проводить собрался.
– Вот как? – отозвался князь Диодор неопределенно, поправил кафтан, в котором в Приказе стало жарко, и пошел за пареньком.
Они миновали какую-то комнату, где пришлых было меньше, но пишущих гораздо больше, прошли по расшатанной, скрипучей лестнице наверх, потом поднялись еще, наверное, под самую крышу, и оказались… Вероятно, это была приемная, только другая, не для тех, кто просто заходил с улицы. Тут-то парень, словно бы опомнившись, обернулся к князю и спросил его, принижая голос:
– А кто его спрашивает? Я внизу не расслышал…
Диодор смерил его взглядом и назвался, но дело свое не пояснил, потому что и сам его толком не знал. Писчик подошел к какой-то девице, которая сидела в углу комнаты, у дверей, ведущих неизвестно куда, ближе к окошку, и стал ей что-то шептать на ушко. Вот тогда князь Диодор и решил, что, должно быть, ради этой девицы парень-то и проводил его. Странны дела твои, Господи, подумал князь и стал выискивать глазами хоть какой-нибудь стульчик, где мог бы уместиться и снять кафтан.
Девица тоже оказалась высокой, тощей, словно бы сюда, в Тайный Приказ брали только таких, и ко всему еще конопатой. Вот только это становилось видно, когда она иной раз поворачивалась к окошку. Выслушав пришедшего с князем писца, она кивнула, но ничего больше не сделала. Даже не посмотрела на князя, как он скидывал кафтан, и поправлял свой пояс, как по привычке перевешивал свою тугменскую шашку, чтобы не оставаться без нее даже тут, в присутствии. А это было непросто, ведь пояс висел теперь криво, да и ремни с ножнам перепутались… Ох, думал же Диодор, когда еще одевался в доме князя Аверита, что лучше ее будет по улицам нести через плечо поверх кафтана, и тут бы проблем не было, опять бы поверху перекинул, чуток в пряжке подобрал, и все. Но дурень Стырь не нашел наплечный ремень, ведь не разобрали же они вещи, да и проста шашка по виду была, для дороги больше, не для представительства, вот князь и согласился, чтобы хоть поясом побогаче ее простоту загладить… А не следовало.
И еще князь думал, как это в Империи манера такая завелась – девиц на государеву службу брать? Нет, оно конечно, если дело позволяло, то отчего же и девиц не брать? Вот только в тех краях, откуда князь прибыл, это было вовсе странно. Там девушек не то что в церковь едва отпускали, но обязательно к ним еще и охрану приставляли, хотя бы из поживших и во всем опытных женщин. А о том, чтобы местных, горских красавиц или, допустим, степных барышень в присутствие какое-нибудь без мужчины, вооруженного по полной форме, позволить – такого и в заводе не было. И нескоро могло появиться, даже если допустить, что Империя в целом весьма смягчающе воздействовала на старинные чужеземных народов нравы.
Князь устроился на стульчике, согрелся, даже ворот расстегнул… И прикорнул слегка. Лишь после понял, что ждет уже, почитай, часа два или больше. Он поднялся, размял ноги, подошел к девице, которая читала осьмушки листов бумаги, посмотрел на нее. Головы она не поднимала, поди насмотрелась уже на послушно ожидающего и задремавшего князя.
Другой бы смутился, что чужие люди видели его обмякшим во сне, но за годы своей службы Диодор научился кемарить при любой возможности, впрок, поэтому решил об этом не беспокоиться, спросил тугим, слегка осипшим голосом:
– Сударыня, долго мне еще ждать вызова?
– Ох, да… – девица подняла все же голову.
И тогда князь увидел ее глаза. Ясные, спокойные, светлые настолько, что зрачок только и выделялся… Или освещение было такое? За последние годы князь привык к глазам темным, густо-карим или даже черным, лишь иногда он видел глаза светло-ореховые, а тут… Будто и не глаза совсем. Он-то и забыл, что у него самого такие же светлые глаза, от которых иные южные красавицы, бывало, не могли оторваться, чуть не в обморок падали, хотя и не понимал князь такого странного их поведения.
А сейчас сам чуть не присел от удивления под этим взглядом… Наверное, взгляд обещал в этой девушке и ум, и волю, и странную, немного жесткую и удивительную в барышне решительность. А еще, пожалуй, способность действовать, по крайней мере, князь был уверен, что такая девушка не растеряется и на поле боя. Не могла она растеряться, если, не приведи Господи, придется ей в сражении оказаться.
– Дело твое я не поняла, но… – говорила она медленно, растягивая гласные, и чуть окая, напирая на них, должно, была из северных мест, или даже еще дальше, с берегов морей, что выливались в Полуночный океан.
– Зачем же ждал так долго? – подосадовал князь.
– Вот и скажи мне свое дело, – предложила девица.
Князь достал из внутреннего кармана вызов, и молча положил его в самое светлое пятно на столе под окошком. Она посмотрела на князя внимательно, потом прочитала, еще раз прочитала и поднялась.
– Что ты же раньше, князь, не показал этого? – бросила она с упреком, помахивая в воздухе бумагой, словно Диодор и был виноват.
Исчезла за той самой дверью, которая ни разу не открылась за все время, что князь ждал, не за той, откуда он появился с писцом. Пробыла там недолго, вышла и чуть посторонилась. Смерила князя совсем другим, не строгим, а смягченным взглядом, и показала рукой – мол, проходи.
В кабинете было светлее, чем в приемной, и пустынно. Лишь со стен нависали полки, сплошь заставленные книгами, и были они разными: и самодельные из деловых бумаг, туго забранные хитрыми перевязками и новомодные печатные. Князь еще подумал, что такой библиотеки он и в доме князя Аверита не видывал. Но теперь-то, когда книги стали не переписывать, а печатать, много их набиралось, особенно когда переводить разные иноязычные труды начали. Это было необходимо, пожалуй, даже неизбежно, все же – Империя.
