– Прошу простить нас, принц, мы не поверили, что один из экипажей гвардии может оказаться тут… – Что-то он еще бормотал. Из ворот отеля показался Стырь, с тяжелым мушкетом в руках, с саблей на боку и с пистолетами за поясом.
– Что происходит? – спросил его князь, тоже понимая, что вышла какая-то глупость.
– Князюшка мой, – Стырь бросился вперед, чуть не закрывая князя своим телом от гвардейцев, которые, по его мнению, ничего не соображая, могли больших глупостей натворить. – Тут, пока тебя не было, прислали охрану, сказывают, что днем будут перед воротами четырех держать, а ночами вдвое против того, и даже вкруг стены попробуют обходить… Ты уж не обессудь, князюшка, не мог я их-то предупредить как следовало бы.
– Густибус, – князь смерил взглядом возницу, который сидел на своих козлах бледнее собственного не слишком чистого отложного воротника, – давай не въезжать во двор, раз уж мы тут выбрались из этой табакерки. Пусть карета назад отправляется. – А сержанту он выговорил: – Нужно было все же вызнать, служивый, против кого оружием тут грозить не следует.
Стражники снова раскланялись, но уже не слишком изыскано, видимо, привыкли более, чтобы им кланялись, либо сообразили как-то, что наказание за их ошибку не последует.
Густибус тоже вышел, что-то негромко передал вознице, тот сразу защелкал кнутом, разворачивая карету. Как и разные прочие обыватели, оставаться слишком долго там, где много архаровцев, он не желал, хотя и сам служил на конюшенном дворе дворцовых гвардейцев.
22
За обедом князь почувствовал себя бодрее, даже немного духом воспрянул. И разумеется, при этом стал замечать, как после ночной стычки чувствуют себя остальные. Пока Густибус рассказывал о том, что и как происходило во дворце, причем не скупился на разного рода нелестные замечания по поводу маршала, Диодор приглядывался все внимательнее к батюшке.
Поэтому, едва дождавшись, когда поток словоизвержения мага иссякнет, он прямо обратился к отцу Ионе:
– А каково обошлось все на похоронах?
– Обошлось, – вяло улыбнулся батюшка, и даже очки снял, чтобы спрятаться от этого слишком пристального внимания.
– А точнее?
– Точнее некуда, князь. Отпели, как получилось, семья его… Вернее, два сына, у которых уже и свои дети, приняли нашу лепту, но все ж не вполне довольны остались. Одно слово, как ты выразился, – обошлось.
Этот не вполне понятный разговор прервала мейстерина, которая, на этот раз самолично разнося обед, вдруг принялась негромко высказывать князю, что готовить и для тех, кто их охраняет, ее кухарка не подряжалась. А еще, высказалась она, эти солдаты к ее служанкам пристают и руки распускают… Густибус сидел красный от сдерживаемого смеха, батюшка слушал с интересом даже, но при этом все же оставался по-прежнему унылым. А князь не знал, что и отвечать. Наконец, нашелся, как ему показалось, спросил у батюшки, как с Дерпеном? Тогда только мейстерина умолкла, но князь знал, что теперь будет пилить его что есть у нее мочи, даже Стырь не зашитит.
А еще он решил, что слишком уж вольно себя мейстерина ведет, даже в руквацких деревнях, где нравы, как сказывали, у слуг и господ бывают куда как вольные, ни одна ключница, ни одна доверенная по хозяйству распорядительница не посмела бы вот так за обедом выговаривать ему… Вот только где была эта Руква? И когда ее снова доведется увидеть?
Все дело было, конечно, в том, что мейстерина посмотрела-пригляделась к князю, и решила, что и она может на него набрасываться. И ведь не ошиблась.
С Дерпеном было неладно, раны его оказались куда опаснее, чем вчера-то помнилось, или чем Дерпен показывал воодушевленный победой. Теперь же он чуть не по-настоящему боролся за жизнь. Лекарь из посольства хотел до вечера просидеть, но его батюшка все же отослал отдохнуть, и лекарь обещал вечером явиться вновь, чтобы оставаться с раненым ночь напролет. Зачем и почему это было нужно, князь не разобрался.
А потом батюшка сам, должно быть, сообразил что-то свое, и отвел князя прямиком в постель, под предлогом и его осмотреть, раз уж о ранах заговорили. Густибус увязался было за ними, но батюшка строго отослал его, чтобы он Дерпеном занялся, и если получится, помог ему своими настойками. Оставшись вдвоем в полумраке князевой спальни, батюшка действительно помял Диодору ногу и развздыхался.
– Скользкий удар у вражины получился, князь. Да ты и сам знаешь, что с такими ранами бывает, а выходит, зря я тебя послушал. Зашивать эту рану нужно было… Тут еще видишь, какая неприятность, клинок-то был не хорош, с зазубринами, которые от рубки с другими клинками происходят, и это значит, что рана не резанная получилась, а рваная глубоко в мускуле.
– Батюшка, что тебя беспокоит, – спросил князь напрямую, – Дерпен?
– Не вполне, князь мой… – Батюшка откровенно повесил голову. Такого его князь еще не видел, даже нос у него заострился от горестных размышлений, и очки заблестели едва ли не влажно. – А горюю я оттого, что оружие пришлось в руки брать. Я же… Эх, не могу тебя даже и сказать.
– Давай, батюшка, говори, раз уж начал.
– Я-то понимаю, так вышло все: мы же в путешествии, и для отражения нападения необходимо было, для спасения други своя… А все же – нехорошо это. Я уж и при посольстве батюшке покаялся, и он отпустил мне грех. Да ведь не принять это за грех, это же… Я бы и сам, может, отпустил кому иному при таких кондициях, а сам вот… Не могу принять отпущение, не получается у меня, князь, раздрай у меня выходит.
– Батюшка, у нас, бывало не раз, что и монахи воевали. Страна такая, судьбина такая, что без оружия – не спасем мы ни Родину, ни веру нашу. – Князь подумал. – И за воинов моления идут, почитай, во всех храмах. И святыми наши воители бывают, и покровители небесные для солдата есть, не остаются воины одни, без промысла Избавителя…
– Так-то – оно так, но ведь я не солдат, я же… воин Христа, а не земной рати. – Он молчал долго, уже не глядя на князя, проговорил, наконец: – У меня теперь и молитва не получится как должно.
– Ты сам-то в чрезмерные моления теперь не впадай, ты мне для дела нужен, ради которого мы сюда направлены, отец Иона.
– Да я молился уже, и ясности в чувствах своих не снискал… Ты вот что, – горячо заговорил он вдруг, наклонясь к князю, лежащему на подушках, – ты дозволь мне крестным ходом отель этот поганский обойти хотя бы по внутренним стенам.
– Ну отчего же этот отель, пристанище наше, и вдруг – поганское? Все ж Парс – тоже христианский город, да и не с руки нам, имперцам, у которых едва не две трети земель вне нашего патриаршества расположены, такую суровость допускать. Это мелким князькам здешним под стать, у которых – на башню замковую влезешь и все их владения разом оглядеть получится… И то борьба идет, чтобы не допускать чрезмерного ригоризма, с их Орденом Собаки всерьез спорят, даже запрещают иногда их жестокости.
– Так что же, не дозволяешь крестный ход?
