Книга Фактор Николь, страница 27. Автор книги Елена Стяжкина

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Фактор Николь»

Cтраница 27

Поэтому я пишу тебе. Единственным мужчиной, с которым Джулия Ламберт могла бы поделиться своими сомнениями, был ее муж Чарльз.

И учти, я не рассчитываю на взаимную откровенность! Что твое, пусть то – твое. И только мое – наше.

Ты не помнишь, у нас в телевизоре показывают нормальных людей? Обычных? Всяких служащих, выгуливателей собак, ходителей в гости и прочих домовладельцев и квартиросъемщиков? Потому что здесь – тоже нет. Я уговариваю Олю и Марину выбросить телевизионный аппарат и качать из Интернета кино.

Yo u know, я умею уговаривать. Они проснулись утром, а телевизор – в помойке. Они – на улицу, чтобы его спасти. А спасать уже некого. Он кому-то пригодился. Хороший, новый аппарат. Жидкокристаллический, экран – плоский. Как ты хотел. Но не волнуйся, его, наверное, забрали таджики. Причем эти таджики (или туркмены) вообще не говорят ни на каком языке. Молчат, кивают и уходят. Они, наверное, на телевизоре будут спать. Или кушать. Они очень хорошо готовят плов и пишут стихи. Ты помнишь Фирдоуси? Они великие, эти таджики.

Оля на меня не кричала. И Марина не кричала. Они так на меня не кричали, что я стала плакать. Но моим слезам никто не верит. За выброшенный телевизор мне сняли квартиру.

Очень хорошая… В подъезде, конечно, нассано. Есть подозрение, что это гадит крокодил с третьего этажа. Его выводят гулять ночами, он обижается, потому что любит Нил и солнце. И гадит.

Оля, что это я морошу, как дождь? Кружу, как ястреб? Что это мне так страшно, Оля?

Я виделась с ним.

Решительно проснулась. Мужественно полежала в кровати два часа. Курила, улыбалась, писала статью для Игоря Олеговича. В голове она у меня выросла в повесть. Могла бы в роман, но мой роман посвящен другому.

Я пошла в школу. «Поздно!» – скажешь ты. Конечно, поздно. К концу уроков. Я стояла возле автомобилей, за спинами родителей и охранников. На мне было платье с цветочками. Спина голая, впереди – тоже вырез. Круглый, но не пошлый.

Ноябрь? Да неужели? Это у тебя всегда один сплошной ноябрь. А у меня просто нет ни одной роскошной шубы, чтобы быть в этой толпе лучше всех. У нас не принято носить шубы. Быть миссис Fur [15] в Сиэтле могут только кровожадные русские. Я была в платье. Меня нельзя было не заметить.

На меня смотрел даже светофор.

Он вышел из школы. Выбежал. Такие глаза, Оля. Такие глаза. Мы пошли гулять в парк. Он взял меня за руку.

Можно прожить тысячу лет, можно любить Нил, можно быть Опрой Уинфри. И все это будет враньем. Но он взял меня за руку. И пусть Опра Уинфри умрет от зависти, да?

И давай не будем говорить нашим девочкам, что секс – это вкусно. Давай, Оля, не будем их обманывать. Секс – это прекрасно здорово, тем более что я вообще могу получать даже sensual [16] оргазм. От разговоров или от хорошей травы. Но все-таки – не будем, да? Потому что мы же не можем его запомнить. Тебе это вообще будет легко. Фригидность – это не только беда, но и броня.

Но даже я… Даже я, у которой каждая клеточка орет так, что папа Алекса набирает 911, согласна сделать шаг назад.

Секс – это качественная одноразовая дурь, на которую можно подсесть плотно и неизлечимо. Зато памятник ему не поставишь.

Го взял меня за руку. И этим я жива. Оля, только этим. И ты тоже – не ври. Мы живы теми руками, которые когда-то взяли нас за руку. Руками-руку… Ну и что? Я могла бы найти другое слово, ты знаешь. Я – очень талантливая. Но других – нет.

Рука – это единственное выполненное обещание, после которого ничего не надо. Но в пятнадцать лет этого понять нельзя.

У меня был один химик. И тот же парк. И та же трава (в экологическом смысле этого слова). Он взял меня за руку, и я умерла. Но как было позволить себе эту смерть, если впереди меня ждало будущее? Загаданный «умный муж», дом, семья и дети. И все не такое, как у моей мамы. Все – правильное и настоящее.

Если бы я умерла с химиком в пятнадцать лет, меня бы пришлось хоронить. А это – жалко.

А пальцы у него были корявые, зато ладонь – просто огромная, похожая на пещеру Лихтвейса. Откуда у меня в голове эта пещера, ты не помнишь? Ну и ладно.

Их было всего двое, взявших меня за руку. Тот химик и Го. Твой Алекс сразу схватил меня за грудь (конечно, у меня очень красивая грудь, я бы и сама себя схватила на его месте). А тебя, Олька? Ну давай, не ври… Не ври, потому что я знаю правду.

Она заключается в том, что Алексу и всем другим хотелось, чтобы я была женщиной. С женщинами можно все, чего нельзя с детьми.

Нас, детей, стильно и правильно защищает Уголовный кодекс. Жаль только, что у Уголовного кодекса такое короткое детство.

Потом мы увидели ворону. Я сказала: «Это – ворона». А Го сказал: «Сорока».

Мы поссорились. Я сказала, чтобы он мне больше не звонил. И целый год он не звонил, представляешь?

Когда мы помирились, я снова была в этом платье. Хорошо, что не выбросила, да? Ну, согласись, Оля, платье – не телевизор. Оно показывает нормальных людей в нормальных житейских ситуациях.

Он так стеснялся, мой Го… И я тоже. Любовь – это стеснение. Поэтому раньше я предпочитала страсть. Мы не знали, что сказать друг другу. Представляешь, он дышал! Через нос в него заходил ничем не примечательный общий воздух, и через нос же – вот где волшебство – выходил его, его собственный, и я могла его попробовать. Во мне теперь так много этого воздуха. Ты должна быть более внимательна к шарам. Теперь ты можешь встретить меня среди них.

А когда я лопну…

А еще у нас родились близнецы. Два мальчика и две девочки. Ты думаешь, что я гоню? Кстати, это слово у вас все еще считается актуальным? Помнишь, ты мне проспорила, что «голимый» – это ошибочное производное от «гонишь»? А я всегда знала, что это два разных слова. Одну девочку и одного мальчика мы назвали в честь тебя и Алекса. А других – в честь родителей Го.

В именах, которые мы даем детям, часто проявляется все наше сиротство. Мое, но не Го. У него очень хорошая семья. Отец, конечно, похож на самонаводящийся электрический нож. Но это совершенно безопасно для окружающих. Зато мама… Ее зовут Наташа. Алекс, я уже писала тебе о ней.

Близнецы выросли. Мальчики захотели стать космонавтами, а девочки – врачами. Мы долго отговаривали и тех и других. И поссорились во второй раз. Го был категорически против медицины. Он сам – известный психиатр и знает, как это тяжело и больно. И как бесполезно – бежать за человеком, который хочет уйти и побыть в одиночестве со своими друзьями. И пусть это друзья типа Фредди Крюгера. Ну и что? Кстати, you know, сейчас у людей практически не встречается желание считать себя Наполеоном. Мне кажется, что это – незаслуженно. Бернадот, Мюрей, вперед, мои маршалы! Вперед!

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация