«Невероятно, — подумал он. — Невозможно поверить, что мне так хорошо».
Вечер был в самом разгаре, и Тороп допил пиво. Бар ломился от посетителей, вокруг веселились красотки всех мастей. Скучноватую фолк-музыку сменили чертовски заводные мотивы.
Тороп решил побаловать себя еще немного и заказал еще пива. Всего одну.
— Темного, — попросил он у высокой чернокожей официантки.
Он как раз отсыпал чаевые монетами по двадцать пять центов, когда его окликнул женский голос:
— Привет, часто здесь ошиваешься?
Тороп узнал местный акцент и жаргон.
Он обернулся, улыбнулся незнакомке лучшей из своих улыбок — той самой, которой он недавно воспользовался в супермаркете, — и нагло соврал:
— Да, это мой любимый бар.
Это была брюнетка лет тридцати, с прической а-ля Луиза Брукс, в черной мини-юбке с голографическими изображениями в духе соцреализма. Она улыбнулась. На ее майке Тороп заметил портрет пролетария-стахановца.
— Я так и подумала, что уже видела тебя здесь.
Стахановец посылал сообщение с явным сексуальным подтекстом, но Тороп не сообразил, как на него ответить, и замолчал. Отчаянно жаркий ритм музыки делал все, чтобы собеседники потеряли голову.
Девушка заказала пива и опять повернулась к Торопу:
— Француз?
Он встретился с ней глазами.
Лгать нужно было очень осторожно. Ведь по легенде, он — англоговорящий канадец. Но Тороп знал: то, что убедит таможенников или компьютер, не пройдет проверку ультрачувствительного сканера, который есть у любой местной девушки.
— Моя мать была француженкой, — ответил он. — Я родился во Франции и прожил там все детство и юность.
Это больше похоже на правду.
— Турист?
Тороп заметил, как в открытом, ясном взгляде девушки сгущается подозрительность. Он знал, какой репутацией пользуются французские туристы в Квебеке, поэтому следовало немедленно изменить направление беседы.
— Нет, я здесь по делам. А живу в Онтарио.
Настороженность в глазах девушки чуть-чуть ослабла.
— И чем же ты занимаешься в Монреале?
«Вот черт, — подумал Тороп. — Допрос как на границе».
— Коммерческие авиаперевозки, — ответил он кратко и в то же время туманно.
— Авиаперевозки? — заинтересованно переспросила она. — Мой двоюродный брат работает в небольшой компании, которая занимается гидросамолетами, здесь, в Квебеке, в Сагенее.
«Ага, как же, — подумал Тороп, гася улыбку. — Но неприятностей мне не нужно, так что доведем спектакль до конца».
— А… вот как, — кивнул он. — И как его зовут? Я как раз собирался поехать туда.
Девушка улыбнулась еще шире и приблизилась на опасное расстояние. Толпа была плотной, жара — изнуряющей, алкоголь струился по жилам, а вожделение — по нервным окончаниям. Девушка казалась неотразимо сексуальной. Сам того не сознавая, Тороп позволил втянуть себя в игру.
— Моего брата зовут Даниэль Туркот. А я — Валентина. Валентина Лозон.
Она протянула Торопу руку. Тот пожал ее.
Короткий электрический разряд пронзил Торопа. Он прекрасно знал природу этого явления. И знал, к чему оно может привести.
Тороп понял, что больше ничего не может поделать.
— Черт, почему я? Я же на двадцать лет старше тебя и…
— Знаю, ты мне в отцы годишься, но, блин, в какой-то момент я подумала, что имею дело со столетним старцем.
Смех девушки казался вереницей хрустально-чистых нот, которые кто-то перебирает, как четки. Она вызывающе обвилась вокруг Торопа.
«Давно меня так не целовали», — подумал он.
Когда они разделись, Тороп случайно заметил в зеркале свое отражение и, немного смутившись, отвел глаза от собственного тела, закаленного многолетними испытаниями. После трех недель строгого режима в киргизских горах он похудел, но шрамы на лице, ногах, спине, животе и целая коллекция интимных татуировок делали его похожим на человека, страдавшего каким-то кожным заболеванием, скорее отвратительным, чем вызывающим сострадание.
Однако девушка нисколько не разделяла его сомнений…
Тороп встал, надел трусы и футболку и направился к холодильнику:
— Хочешь пива?
— Да, оно в ящике для овощей.
Тороп открыл ящик и вытащил оттуда две бутылки.
В комнате негромко звучал голос Нэнси Синатры. Это было так же сладко, как если бы они смаковали мед, сидя у слегка потрескивающего костерка. Подобные ощущения почти заставили Торопа поверить в то, что счастье возможно.
«Вот черт, — подумал он. — Все это слишком хорошо».
Чуть позже, после того как они снова занялись любовью, Тороп раскинулся на кровати. Его подружка медленно, но верно погружалась в зыбучие пески сна.
Он полежал десять минут. А затем встал.
Следовало подстраховаться. Он совершил глупость, но не стоит усугублять ситуацию. Нужно вернуться домой до восхода.
Тороп наскоро оделся.
— Уходишь? — сонно спросила девушка.
— Да, — ответил Тороп. — Завтра рано вставать.
— Обычное дело, — сказала она, роняя голову на подушку.
— Что?
— О боже, обычное дело. Half night stand,
[54]
чтобы перепихнуться по-быстрому. На это всегда хватает двух часов.
— Мне очень жаль, — произнес он с глупым видом.
— Вам всегда жаль. Пока.
Тороп сбежал, сказав себе, что больше никогда ее не увидит.
И это его совершенно не огорчало.
13
— Господин Горский, я говорю абсолютно откровенно. Нет никаких поводов для беспокойства.
Доктор Уолш наблюдал, как цепочки нуклеотидов соединяются, образуя ген, кодировавший гемоглобин соловья. Вихри цифр, заполонившие экран, сменялись кривыми, иллюстрировавшими процесс химического обмена в искусственной плаценте.
Горский тихо выругался. Потолочный светильник и несколько дежурных ламп заливали лабораторию холодным, бледно-голубым металлическим светом. Это была «операционная» — стерильное помещение, дезинфицированное и защищенное от любой возможной инфекции биологического происхождения. Горский и врач были в синих комбинезонах и защитных масках. Доктор терпеливо перемещал одну за другой какие-то белые шары. Хирургические щипцы с автоматическим управлением стали продолжением его правой руки, протезом из начищенного до блеска алюминия. Система последовательно вспыхивавших светодиодных индикаторов и вращавшихся углеродистых блоков жужжала при каждом движении, как электробритва.
