С трудом выйдя из машины, хромая и опираясь на трость, он подошел к перевернутому «сеату».
Дорсен вышел следом, за ним последовали французы.
Они обошли машину и направили фонарики на дорогу по обе ее стороны и на склон холма. Они искали тело Кеслера, но никто ничего не увидел.
— Они могли его пришить выше, на дороге, не в машине, — пробормотал Дорсен, стараясь не повышать голос.
Сорван посмотрел на капот «сеата», присел перед радиатором.
— Это точно тот гад с пулеметом… Ладно, — сказал он, выпрямляясь, и добавил, бросив взгляд на темный левый склон холма: — Надо спихнуть тачку туда… Давайте.
Французы поставили машину на колеса: поднялось облако пыли, раздался грохот железа и звон бьющегося стекла.
Потом вместе с Дорсеном они уперлись в груду искореженного металла и столкнули ее в каменистую ложбину, поросшую колючим кустарником и соснами, на дне которой струилась мелкая речушка, извивавшаяся между холмами и пригорками.
— Поехали дальше… Надо находить Кеслерр…
Не говоря ни слова, они вернулись в «опель».
Сорван сразу схватился за микрофон и вызвал Мончике.
Соединившись, он зарычал по-болгарски:
— Антон? Ну?
— Ничего, шеф. Ничего. Ни тачек, ни гостей. Никаких новостей.
Сорван заворчал:
— Будь ты неладен! На каком языке тебе объяснять: я спрашиваю, есть ли новости от Кеслера, а ты должен сказать — да или нет, ясно?
Сорван произнес это таким тоном, что у Дорсена похолодела спина.
— Ясно, шеф, ясно! Нет, нет, никаких новостей от Кеслера нет.
Сорван молча прервал связь, взглянул на дорогу. Подъехав к участку, откуда свалился «сеат» Кеслера, Дорсен включил фары на полную мощность. Земля была усеяна обломками металла и осколками плексигласа, сверкавшими в электрическом свете, как слюда. Они вышли и обшарили кусты у дороги. Сорван нашел следы «сеата» и другой машины. Эта машина уехала отсюда на восток.
Но тело Кеслера они так и не нашли.
Сорван велел Дорсену погасить фары, потом присел на пассажирское сиденье. У его ног, опиравшихся на землю, поблескивали плексигласовые звездочки. Он посветил фонариком на карту:
— Так, эта доррога вести на № 2, вот туда… Но наша теперрь в двадцать четырре километра от Мончике…
Он посмотрел на Дорсена и французов, которые шли к машине от кустов, отрицательно качая головами.
— Деррьмо, — проворчал болгарин, — что этот сукин сын делать с тело Кеслера?
Дорсен на мгновение запнулся. То, о чем он подумал, было намного хуже.
«Святые угодники! — думал он. — Если Кеслер жив и сицилиец заставит его говорить, мы все влипли…»
Сам того не желая, он вздрогнул, увидев, что болгарин внимательно смотрит на него, продолжая освещать карту фонариком.
— Моя думать то же, что и ты, Доррсен… (Его голос звучал почти нежно.) Моя как рраз думать, как скорро Кеслер расколется. Что ты думать, твоя его знать хоррошо, да?
Дорсен сразу понял, почему Сорван взял его с собой.
— Кеслер не заговорит. Это крепкий орешек. Казалось, Сорван взвешивает его слова. Потом,
словно приняв какое-то решение, ткнул пальцем в карту:
— Возврращаемся в Мончике… Нет смысла искать Кеслерр. Как веррнемся, прредупредить Вондт…
Дорсен переминался с ноги на ногу;
— Сорван? Я вот что подумал…
Болгарин холодно посмотрел в его сторону, теперь уже бесстрастный, как всегда.
— Моя слушать, Доррсен…
— Вот что… Если сицилиец Тревиса тут шарил, это не означает, что мы себя выдали, понимаете?
Сорван не издал ни звука в ответ.
Дорсен продолжал:
— Может, дело как раз в том, что Тревис и живет где-то здесь. А Кеслер, он за ними проследил до самой хаты или почти что, а потом они его заметили и захватили, вместе с Тревисом.
Сорван оставался бесстрастным, как скала. На его губах появилась было легкая усмешка, но тут же исчезла.
— Знаешь, прро что я думать, Доррсен? Моя думать, что Кеслер подставиться, что этот киллер Тревиса его застррелить. Что этот сицилиец прроследил вашего Кеслера до это место.
И Сорван показал на темные горы.
— Пошли, здесь нечего делать.
Когда Дорсен развернулся, Сорван взглянул в его сторону и бросил:
— Прросто моя надеяться, что он продерржится парру часов, ваш шеф. Пока наша смываться…
Дорсен побледнел и больше не проронил ни слова. Когда они доехали до подножия Серра-ди-Мончике, радиоприемник ожил.
— Да, Кайзерр, — прорычал болгарин.
На связи был де Вламинк, человек Кеслера. Его голос с металлическими нотками звучал обреченно:
— Черт, вы сказали, чтобы мы позвонили, когда увидим фары… Ну так сообщаю вам, Сорван, что у нас тут фары со всех сторон.
— А, черрт, что это… — подскочил гигант.
В тот же момент француз, сидевший справа, махнул рукой в сторону долины.
— Смотрите, — холодно сказал он по-английски.
Они уже объехали холм. Справа открывался вид на темную долину, за которой возвышался массив Серра-ди-Мончике.
Горы были усеяны бесчисленными угрожающе мигавшими синими огоньками.
Когда небо окрасилось в нежно-розовый цвет, Хьюго решил действовать. Полюбовавшись еще мгновение на игру пены на серебристых волнах, он вышел из машины. Вытянулся во весь рост на песке, быстро сделал несколько гимнастических упражнений и проглотил еще две таблетки возбуждающего средства. Пинту спал на заднем сиденье, Кеслер — на пассажирском, прикованный за правое запястье наручниками к дверце.
Но спал он вполглаза — стоило Хьюго сесть, как он тут же проснулся.
Поежился, провел свободной рукой по волосам и принялся спокойно ждать развития событий.
Хьюго вставил в магнитолу кассету «Паблик Имидж Лтд». Ему требовался мощный допинг — жесткая музыка, которая поддержала бы его силы. Сделав это, он освободил южноафриканца.
Теперь он действовал в полном соответствии с методом Барроу-Москевица: держал в поле зрения дорогу, пляж и Кеслера справа от себя и одновременно наблюдал за тем, что происходило за машиной, в зеркало заднего вида.
Пинту тоже проснулся и выпрямился на сиденье.
— Ну, шоу продолжается? — спросил он, зевая. Хьюго улыбнулся в ответ.
— Давай узнаем новости…
Он заметил, что Кеслер слегка поежился. В его интересах, чтобы вся операция прошла гладко.
В телефонной кабинке в Алмансиле Хьюго собрался с мыслями и набрал номер дома в Аямонте. Все те же меры безопасности.
