— Нет, он упомянул, что едет к мысу. Это все. Я ведь объяснил — вся информация строго разграничена.
Хьюго поднял руку без оружия в знак примирения:
— Ну ладно, ладно… А теперь поговорим о том, чем в действительности занимается госпожа Кристенсен.
Кеслер закрылся, ушел в себя, но Хьюго не обратил на это ни малейшего внимания.
— Прежде всего, что тебе известно о кассетах? Кеслер уставился на какую-то точку в лесу, между ним и Пинту.
— Выражусь яснее: ты хочешь, чтобы тебя допрашивал я или та легавая из Амстердама?
— О чем вы?
— Я задал вопрос!
— Не знаю, о чем вы.
— Не держи меня за идиота. Я в курсе истории с ужастиками, так что колись. В чем была твоя роль?
Кеслер опустил голову:
— Я уже говорил вам, что занимался только Амстердамом. И только вопросами безопасности.
Хьюго знал, что Кеслер врет и что-то скрывает, но не представлял, как лучше надавить на него.
Вдруг он вспомнил одну деталь из рассказа Алисы о ее жизни в амстердамском доме.
— Ты видел ту кассету?
— Какую?
— Которую Алиса стащила у родителей.
— Не понимаю.
— Я тебе не верю. Алиса рассказывала, что ты часто куда-то возил кассеты из дома в Амстердаме и что-то привозил обратно. Коробки, полные видеокассет… Туда, обратно… Слушай, даю тебе десять секунд на размышление, потом стреляю в колено, и ты вернешься к этому разговору на больничной койке, причем беседовать придется с полицией всего континента…
Кеслер внимательно посмотрел на Хьюго и Пинту, опустил голову:
— Ладно… я вам все скажу, но за это вы меня отпустите.
— Нет, этого я сделать не смогу. Придется спросить разрешения «у девчонки из полиции». В твоих интересах не тянуть волынку, чем раньше ты заговоришь, тем скорее сможешь уйти.
Он удивлялся своей способности громоздить одну ложь на другую.
— Прежде всего, в двух словах, твое настоящее имя, сколько лет, чем занимался…
— Ладно… Мне сорок четыре года, я родился в Нидерландах, но почти всю жизнь прожил в Южной Африке… Я… что вы хотите узнать?
— Кто ты на самом деле. Я люблю знать, с кем договариваюсь о серьезных вещах. Что ты делал в Южной Африке?
— Я… Работал в армейских разведподразделениях, потом в полиции.
Ах вот как? Хьюго прекрасно представлял себе, какого рода работу мог выполнять Кеслер в Соуэто или в лесах Трансвааля.
— А что заставило тебя работать на частных лиц здесь, в Европе?
— У меня были проблемы…
— Какие именно?
Кеслер переступил с ноги на ногу:
— Какие бывают у полицейских.
Он явно не хотел распространяться на эту тему.
— Проехали… Вернемся к делу. Как ты поступил на службу к Кристенсен?
— Когда мне пришлось уехать из Африки, я сбежал в Испанию, потом в Голландию, а там познакомился сначала с Вондтом, а потом с Вильхей-мом Брюннером. Он меня и нанял.
Хорошо. Теперь Хьюго яснее представлял себе психологию собеседника.
— Твои функции?
— Безопасность дома в Амстердаме и…
— Это ты мне уже говорил. Меня интересуют кассеты. Чем ты занимался во всей этой истории с кассетами?
— Так… В мои функции по обеспечению безопасности входило наблюдение за тем, чтобы с «особой» продукцией мадам Кристенсен все шло гладко.
— Что это значит?
— Главное, чтобы Маркенс хорошо делал свое дело.
— О чем ты? Кеслер колебался.
— Повторяю: объясни толком! Кеслер выдохнул:
— Чтобы все тела исчезали…
Хьюго смотрел на него, все еще не понимая:
— Тела?
Растерянное молчание.
— Я буду отрицать, что говорил с вами об этом, понятно?
— Я просто хочу все выяснить, а потом делай что хочешь.
— Ладно… Маркенс и еще несколько человек занимались уборкой тел… после съемок фильмов. Это я нанял Маркенса и еще двух или трех ребят, они занимались безопасностью студии, а потом все подчищали.
Хьюго смотрел на стоявшего перед ним человека и никак не реагировал. Происходящее казалось ему сценой из скверного кино.
— Позволь уточнить. Ты мне говоришь, что Ева Кристенсен регулярно снимала такие фильмы, а ты руководил командой, которая убирала тела, я правильно понял?
Лицо Кеслера исказила непонятная гримаса. Он молча кивнул.
«Ублюдок», — подумал Хьюго. Так и есть, в конце двадцатого века на свет появился гибрид голливудского менеджмента и администрации нацистских концлагерей смерти. Его это даже не удивляет, отметил он про себя, чувствуя горечь во рту и резь в желудке.
Теперь надо идти до конца, как в той маленькой боснийской деревушке, когда он спустился в подвал.
— Сколько было фильмов, хотя бы приблизительно?
Очень длинная пауза, нарушаемая шумом ветра и шелестом ветвей. Человечный и одновременно трагичный контрапункт.
— Точно не знаю, все-таки это была не совсем моя епархия…
«Не совсем, — повторил про себя Хьюго. — Нет, конечно, каждый из вас отвечал за один маленький винтик машины. Техника разделения ответственности, восходящая к Эйхману, но в современной версии».
— Сколько?
Вопрос прозвучал как выстрел.
— Не знаю… Один или два в месяц…
— И в течение какого времени?
— В таком темпе — примерно года полтора… О боже!
— Сколько трупов в фильме, в среднем? Хьюго казалось, что звук его голоса идет из колбы с жидким гелием.
— Что?
— Сколько мертвых тел вы убирали после каждой съемки?
Жидкий гелий вот-вот растечется…
— Сколько?
— Три, четыре, пять — точно не знаю… Примерно…
Хьюго быстро подсчитал в уме. Небольшой рекорд, совершенно невероятный.
— Как это происходило? Как вы находили девушек?
— Не знаю. За это отвечали другие люди.
— Кто?
— Насколько я знаю, Сорван. И какой-то врач. Куча народу, у них была целая команда. Съемки проводили в Голландии…
— Где именно?
— Не знаю… Все было…
— Разграничено, да, я понял.
Хьюго запоминал сведения, как живой компьютер.
Судя по всему, Пинту кое-что понимал по-голландски: его жизнерадостное лицо изменилось — бледный, с заострившимися чертами лица и сжатыми губами, он рассматривал Кеслера с видом человека, заметившего ядовитого паука, которого следует как можно скорее раздавить.
