— Не помню, — честно призналась я.
— Да еще когда в районе работал.
— Вообще странный парень, — задумчиво сказала я, пытаясь пропихнуть в себя крепкий кофе, не вызывающий у меня аппетита.
— Ленечка-то? О да! — засмеялась Лариса.
— А ты его откуда знаешь? Неужели еще по району помнишь?
— Хо-хо! Я же с Ленечкой образование вместе получала, мы учились на одном курсе. Ты знаешь, он человек сложный. Всегда готов помочь; если у тебя что-то случилось, он все бросит и кинется тебе помогать, причем, даже если он тебя второй раз видит. Но иногда ему вожжа под хвост попадет, и он становится таким душным, что так бы и убила его. Душным и вредным. Может, это болезнь? Вот ты заметила его болезненную аккуратность? По-моему, это признак шизофрении, а?
— Да уж, — я ухмыльнулась. — Он меня уже тыкал носом в грязные выключатели.
— Что, дома у тебя был? — Лариска засмеялась. — Да, визит Ленечки — это пострашнее, чем приезд свекрови. Ты знаешь, у меня какое сложилось впечатление?
Что ему надо где-то самоутверждаться, и не по работе, а в быту, а жены, чтоб над ней поизмываться, нету. Вот он на окружающих тетках и самоутверждается.
— Слушай, у меня точно такое же впечатление. А жену-то он как во Францию заслал?
— Черт ее знает, темная история. Но я бы на ее месте хоть в шалаш в Разливе сбежала, хоть в Урюпинск, не до Франции. Ты представляешь, каково с таким занудой жить в одном помещении? Лучше удавиться… Он, когда у нас в районе работал, иногда заезжал ко мне с бутылкой. Приедет и сидит. Один раз до трех ночи сидел, я ему и так, и сяк, — мол, Ленечка, завтра на работу, наконец, он говорит: «Мать, хочешь, чтоб я ушел?» — «Ну», — говорю. «Тогда дай денег на такси!»
— Но какой он хозяйственный: и чем посуду мыть, знает, и какой гарнир к чему полагается, и тарелки мне помыл после обеда, и супчики, говоришь, возит.
— Ты знаешь, — Лариска понизила голос, — мы раньше виделись довольно часто, и я имела счастье долгое время лицезреть его отношения с женщинами, с разными, и на работе он кого-то клеил, и на улице знакомился. Почему-то это ничем не кончалось. Может, он импотент?
— Ну уж. Дочка-то у него есть.
— А тогда не был импотентом. Дочке-то уже восемь лет. А потом у него могло наступить снижение половой функции…
— Бедный, бедный!..
Дверь открылась именно в этот момент, не раньше и не позже.
— Девчонки! А чего это вы такие грустные? Кого вы обсуждаете? У кого-то из ваших мужиков снижение половой функции? Сочувствую.
— Леня, ты в больницу позвонил? — осведомилась я, скрывая смущение.
— Вот! Ну все как обычно! Ни здрасьте, ни до свиданья, ни «как дела, Ленечка»; нет, чтобы кофейком напоить сначала…
— Да пей ты кофе, жалко, что ли?
Лариска шваркнула перед ним на стол чистую кружку.
— И это женщины! Женщина должна быть мягкой, приветливой, ласковой, а не такой хабалкой, как вы. Что вы орете как резаные? На полтона ниже, самим же будет приятнее, приговаривал Леня, насыпая себе растворимого кофе, потом сахара, наливая кипятку, и, устроившись в Ларискином кресле, стал громко прихлебывать из кружки. — Ну вот, теперь можно и о деле поговорить, — сказал он, допив до конца. — Скородумов в четвертой больнице, в кардиологии, пока в реанимации, без сознания, разговаривать с ним нельзя еще будет минимум дня три, лечащий врач Пискун. — Он достал из кармана бумажку и бросил ее мне на колени.
— Тут все записано. Я в тюрьме договорился с оперативниками, в очереди ждать не надо будет. Отвезу вас в тюрьму, так уж и быть, вы идите собирайтесь, а я еще кружечку выпью.
— Лень, а ты не узнавал, у Скородумова родственники есть? — спросила я уже в дверях, выходя от Лариски.
— А где я это узнаю? В адресе прописан он один.
Только я зашла к себе в кабинет и стала складывать в папочку нужные бумажки, как в дверь постучали:
— Разрешите?
На пороге стоял представительный мужчина в рыжей замшевой куртке, с зачесанными назад густыми волосами и хозяйским выражением лица.
— Мария Сергеевна? Я двоюродный брат Олега Скородумова.
— Очень приятно, — искренне сказала я. — Вы уже, судя по всему, знаете, что он в больнице. Вас тоже к нему пока не пускают?
— А… да! Да-да, но я бы хотел забрать его вещи. У вас ведь что-то осталось?
— Проходите, пожалуйста, садитесь, — пригласила я его, испытывая облегчение от того, что смогу отдать вещи Скородумова его родственнику, и особенно бумажник, в котором неизвестно что находится.
Мужчина сел к столу и стал оглядываться.
— Вот его куртка на вешалке…
Я не успела сказать про бумажник, мужчина вскочил со стула, подбежал к вешалке и цепко схватил куртку, как будто она у него была единственной памятью о брате. Более того, он стал лихорадочно осматривать ее карманы, и у меня вдруг промелькнула мысль, что, не будь тут меня, он бы распорол подкладку.
— Как ваше имя-отчество? — окликнула я его, но он был так поглощен исследованием куртки, что мне пришлось повторить вопрос.
Однако мужчина как будто меня не слышал.
— Это все? — спросил он, не выпуская куртку из рук. Я положила на стол лист бумаги и ручку:
— Напишите мне расписку и, пожалуйста, покажите паспорт, чтобы я занесла сюда паспортные данные.
— Что? — удивленно спросил он.
— Вы извините, но такой порядок — я должна знать, что передаю вещи надлежащему лицу.
— У меня нет с собой паспорта, — после минутного замешательства сообщил мужчина, упорно не желавший назваться.
— А какого-нибудь другого документа с фотографией, хотя бы водительских прав?
— А… нет. А так вы не можете мне выдать? Я напишу расписку…
— Извините меня, пожалуйста, но я должна указать ваши данные. Вы же понимаете, вещи достаточно дорогие, я не хочу потом отвечать за них, может быть, вы съездите за паспортом, а вечером приедете?
— Как вы можете! Ведь человек может каждую минуту умереть! — в отчаянии воскликнул посетитель, прижимая к себе куртку Скородумова.
— Но ведь он еще, насколько я знаю, не умер! — возразила я, шокированная таким поведением близкого родственника. — И, полагаю, во всяком случае, не умрет от того, что его куртку вы заберете на полдня позже, приехав, как полагается, с паспортом. Да и вообще, — спохватилась я, — Олег Петрович не уполномочивал меня никому передавать его вещи.
— Но ведь он может умереть! — настаивал на своем мужчина, видимо, не зная, как еще убедить меня отдать вещи. Мне это надоело.
— Мне трудно к вам обращаться, не зная вашего имени-отчества, — подчеркнуто вежливо сказала я, — но я вынуждена прервать нашу дискуссию. Я не обязана выдавать вам вещи вашего брата, даже если вы представите паспорт. Олег Петрович по выписке из больницы получит их у меня сам, и я могу заверить вас в том, что здесь они будут в целости и сохранности до его выздоровления.
