— Ты что, офигел?! Вот буду я тут ночью сидеть один, кусты охранять! Я боюсь.
Как помдеж ни стыдил постового, тот стоял на своем. Боюсь, и все тут. Я его понимала…
Помдежурного предложил разжечь на полянке костер, чтобы постовому было повеселее, но тут уже я воспротивилась: неизвестно, сколько тут бензина разлито, сгорит весь лес с постовым вместе. Ладно уж, не денется никуда место происшествия.
— А если бандиты приедут и увидят, что трупа нет? Не спугнем?
— А если бандиты приедут и увидят тут милиционера, им что, спокойнее будет? — возразила я.
Помдеж сдался. Все потихоньку снялись и побрели к дороге.
— Стоп! А бутылка у нас есть? — спохватилась я.
— Сразу и отметим успех операции? — подмигнул ру-боповский водитель. — Или за помин души покойничка?
— Господи, у вас одно на уме. Искусственные координаты оставим.
— А если нету бутылки? — вмешался Кораблев. — Надо было заранее побеспокоиться!
А то на охоту ехать — собак кормить. Вот так вы и работаете!
— Да я просто рассчитываю, что в милицейских машинах всегда найдется пустая бутылка.
Водитель принес из машины пустую бутылку из-под пива. Я написала на бумажке, что сегодня, такого-то числа, на этом месте был обнаружен труп неизвестного мужчины; указала свои данные, номер телефона, понятые расписались под текстом, бумажку мы засунули в бутылку, заткнули отработанной резиновой перчаткой и неглубоко закопали бутылку на том месте, где еще недавно лежал труп.
— А зачем это? — поинтересовались комитетчики.
— Если вдруг убивцы изъявят желание показать место, где сгубили невинную душу, мы сюда с ними приедем, они ткнут пальцем вот в эту полянку, а как мы проверим, что они правильно показали место? Мы копнем почву и вытащим бутылку, а в ней записка, подтверждающая, что такого-то числа именно тут следователь Швецова обнаружила труп. Ну все, теперь можно ехать.
Нога у меня ныла, я долго крепилась, дуясь на Задова, но на полдороге поняла, что вынуждена к нему обратиться:
— Лева, посмотри мне ногу, меня какое-то насекомое в лесу укусило.
— Да кто вас мог укусить в такое время, — прокомментировал сидящий за рулем Кораблев (мы с Задовым ехали в его машине). — Насекомые уже все померли, осень ведь глубокая. Только вот змея могла цапнуть. Они сейчас голодные…
У меня закололо сердце. Мы с Левой завозились на заднем сиденье, пытаясь пристроить мою ногу так, чтобы ему было видно место укуса, Левка возился-возился, потом сдался и сказал, что у отделения все равно тормозить, там и посмотрит. Я уже представляла себе, как моя нога синеет и отмирает от укуса гюрзы или анаконды, или что там еще есть самое страшное, остаток своих дней я влачу, прикованная к инвалидному креслу, если вообще останусь в живых; видения приобретали все более отчетливый характер, пока мы не сделали стоянку и доктор Задов все не опошлил, заявив, что никто меня не кусал, а под коленкой у меня острая колючка, и он сейчас ее вытащит и смажет мне ссадину йодом. Про себя я отметила, что каждое происшествие мне стоит колготок, — я несу потери то на пожарной лестнице, то в глухом лесу…
Впереди еще был осмотр трупа в морге и составление протокола. Когда я, примостившись с протоколом на коленях возле секционного стола, на котором лежал труп, взглядывала на объект осмотра, меня всякий раз ужасали ослепительные белки глаз и белые зубы на фоне обугленного лица. Я уже знала, что ночью эта картина будет меня преследовать. Впрочем, какой ночью! Скоро рассветет…
Я не поддалась на провокацию Василия Кузьмича, который при всем своем показном добродушии умел безжалостно выкрутить руки, и умолила его не рваться в бой с Вертолетом именно сейчас, под субботнее утро.
— Кузьмич, миленький, решите вопрос с дежурным следователем, если уж так не терпится, а еще лучше подождите до понедельника. Никуда ваш Вертолет не денется, а от меня уже толку никакого, я усну во время допроса.
Поскольку, разговаривая с ним, я пальцами поднимала себе веки, чтобы не заснуть, Кузьмич понял, что от меня действительно уже никакого толку, и отпустил с миром, а сам остался продумывать глобальную операцию «Каюк Вертолету». Напоследок я ему намекнула на возможность поработать с областной прокуратурой — труп-то из Токсова.
Кораблев повез меня домой, высказав мне по дороге все, что он думает о нерадивых следователях, которые из-за собственного разгильдяйства сами по ночам не спят и другим не дают.
— Вы что думаете, ваш мужик будет долго терпеть такое?
— Я надеюсь, что он любит во мне личность, а не домохозяйку, — вяло отвечала я, отчаянно борясь со сном.
— А, бросьте! Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. А личностей мужчины вообще никогда не любят, зарубите это себе на носу, — наставительно вещал Кораблев. — Если уж так получилось, что женщина умна, уж если постигло ее такое несчастье, то она должна свой ум употребить на что? На то, чтобы скрывать его как можно тщательней и ни в коем случае перед мужиком не афишировать.
— То есть дурой притворяться? — из последних сил спрашивала я.
— Не дурой, а дурочкой. Дьявольская разница!
— Ой, Кораблев! Точно, я дура! — Я открыла глаза и выпрямилась на сиденье.
— Давно хотела тебя попросить и все время забывала. Ленечка, съезди, пожалуйста, в больницу к Скородумову, поспрашивай тихонько, никто его вещи забрать оттуда не пытался? И вообще что-то мне неспокойно за него. Может, пост там выставить?
— Ага, так вам пост и выделят! Он что, депутат Государственной Думы? — ехидно ответил Кораблев. — А что касается вещей, я не дурее некоторых. Вам это еще и в голову не пришло, а я уже выяснил, что лжекузен Скородумова к вам пришел аккурат оттуда. Ему там скрупулезно перечислили, в чем Олег Петрович прибыл в больницу и что имел при себе. Только там ему ничего не дали. Но пасаран! Так что можете не переживать, вам свой умишко особо можно и не скрывать, ничего в нем выдающегося.
— Ну спасибо, успокоил.
— Ну чего, до квартиры вас довести? — мы подъехали к моей парадной. Я поколебалась.
— Да ладно, Леня, дойду. Уже утро, утром я не боюсь.
— Ну, как хотите.
Я с трудом вылезла из машины; помня кораблевские наставления, аккуратно, еле слышно прикрыла дверцу, потянулась, обошла машину и, подойдя к окошку со стороны водителя, помахала Лене ручкой. Он, глядя на меня из машины снизу вверх, на прощанье сказал:
— Ну хоть какие-то сдвиги есть, хоть дверь в машине закрывать научились по-человечески…
Развернулся и поехал. Я постояла минуты три на улице, вдыхая утренний морозный воздух, и вошла в парадную. Вот черт, опять внизу не горит свет.
Сколько раз я давала себе слово брать с собой фонарик на такой вот случай, если я вхожу в парадную поздно и без провожатого; но, благополучно добравшись до квартиры, тут же это обещание забывала. До следующего раза, когда в парадной темно.
