— С чего ты взял?
— Да я вижу, как он на тебя смотрит.
— Интересно, как? Мне кажется, что он на меня вообще не смотрит.
— Папу не обманешь, — важно покачал головой Горчаков. С возрастом он все больше становится похожим на итальянского отца семейства. — Я вас всех насквозь вижу. К тому же от него жена ушла.
— Ну и что? Я-то тут при чем?
— А при том. Я-то знаю, как он в тебя был влюблен, когда вы в последний раз вместе работали…
— Синцов?! — я оторопела.
— Синцов. Что ты так вылупилась? Я же все видел. Он любой повод использовал, чтобы приехать к тебе в прокуратуру, повидаться. Да и мне кое-что говорил…
— Вот это новости! А почему я об этом ничего не знала?
— А потому что тебе говорить было бесполезно. Ладно, иди, а то он на похороны опоздает.
Надо же, оказывается, Синцов был в меня влюблен несколько лет назад, а я и не заметила, а еще говорят, что женщины чувствуют это на подсознательном уровне. Я искренне верила в его дружеское ко мне расположение, но не больше. И совершенно нормально восприняла то, что он женился. Вот это фокус! Интересно, а что это он сейчас-то глазки отводит, на меня старается не смотреть? И жена его бросила… Всколыхнулись былые чувства?
В полном душевном смятении я села в машину. Теперь уже мы оба не смотрели друг на друга. По-ездочка получилась веселая.
* * *
В коридоре отдела по раскрытию умышленных убийств, куда меня привез Синцов, терпеливо дожидались два натуральных бомжа, по уши заросшие клочковатыми бородами, одетые в невообразимое хламье и жутко вонючие. Убойщики будут еще неделю проветриваться после этого визита, подумала я, проходя мимо парочки и стараясь не морщиться.
С эстетической точки зрения их допрос вылился в нешуточное испытание, особенно после того как один из них, навалившись на стол передо мной, вдруг снял что-то со своего рукава и, зажав между пальцами, поднес прямо к моему лицу.
— Вошь, — сказал он довольно. — Как я ее ловко?!
Я кивнула головой, еле сдерживая тошноту. У меня вдруг нестерпимо зачесалось все тело. И мы продолжили составление протокола.
Пока было неясно, какую ценность представляют показания этих двух достойных членов общества. В общем и целом мы стали обладателями информации о том, что в последнюю субботу сентября, то есть ровно за неделю до своей смерти, Женя Черкасова (в этом уже не было сомнений, бомжи четко описали ее пижонское пальто и даже отметили необычные пуговицы, после чего уверенно опознали
Женю по фотографии) некоторое время стояла в парадной дома, где впоследствии был найден ее труп. Бомжи, пройдясь по окрестным помойкам, около семнадцати часов тихонько заглянули в парадную — время мы установили общими усилиями, путем утомительного сопоставления различных запомнившихся им событий, — и увидели там незнакомую девушку. Они хорошо знали весь дом и старались без нужды не попадаться жильцам на глаза, что было вполне объяснимо, так как у жильцов тут же возникали опасения за судьбу дома, в подвале которого устроено бомжацкое лежбище. Но эту девушку они раньше не видели и на всякий случай почли за благо отойти на запасные позиции. Мало ли что, кто она и зачем тут? Они тихонько вышли из парадной и направились к пивному ларьку.
Вернувшись примерно через час, они беспрепятственно прошли в свой подвал. Девушки в парадной уже не было.
— А куда она делась, вы не можете сказать? — пытала я их поочередно. — Ушла вообще из парадной или поднялась в какую-то квартиру?
Бомжи пожимали плечами. Я вглядывалась в их лица, стараясь не дышать носом.
— А раньше вы никогда ее не видели? — на всякий случай уточняла я. — Вспомните, может, она уже приходила, только одета была по-другому?
Но ответы были отрицательными. А учитывая, что после нескольких всего-то минут наблюдения за девушкой, они спустя полмесяца выдали исчерпывающий портрет, в их наблюдательности сомневаться не приходилось.
Я провозилась с бомжами около двух часов. Синцов давно уехал, оставив мне списки жильцов парадной, и я вместе с участковым и оперативником просматривала их, обсуждая ту скудную информацию, которой располагали о жильцах работники территориального отдела милиции.
— Дом после капремонта, — сетовал участковый, — все жильцы новые, правда, спокойные.
— Конечно, — вторил опер, — там все квартиры отдельные, а что за закрытыми дверьми творится, нам неведомо.
Общими усилиями мы выяснили, что молодых людей среди жильцов парадной практически нет. Дом трехэтажный, по две квартиры на этаже. Внизу — пожилая армянка, еле передвигающаяся из-за частичного паралича, живет одна, раз в месяц к ней приезжает сын, средних лет, весьма приличный, в период, когда было совершено убийство, его в доме не видели. А в квартире напротив еще одна пожилая женщина, вполне еще бодрая. Вряд ли она замочила несчастную Женю, на этом мы сошлись единогласно.
На втором этаже — две семьи, в каждой из которых муж, жена и ребенок, десяти и двенадцати лет. Люди положительные, и несмотря на то, что в одной из семей муж пьющий, пьет он, по наблюдениям участкового, тихо, не буянит, старается в любом состоянии добраться до дома. Во всяком случае, его трудно представить перерезающим горло посторонней девушке в подвале.
Третий этаж для нас тоже особого интереса не представлял. В одной квартире — мужчина пятидесяти лет, инвалид, пенсионер, передвигается на инвалидной коляске, хотя бывает, выбирается из дому с помощью знакомых. Другая квартира пустует, еще не заселена после капремонта.
— А когда дом-то сдали? — уточнила я.
— Два года назад.
— И все еще квартира не занята? — усомнилась я.
— Конечно! Наверняка администрация какие-то мули крутит, — раздался сзади до боли знакомый голос, прерываемый характерным покашливанием.
Я обернулась.
В проеме двери стоял Леня Кораблев собственной персоной:
— Ну что, поехали? Карета подана.
— Сейчас, Ленечка, еще пять минут, — засуетилась я.
— Вот так, — горько сказал Кораблев, — вот так встречают старых друзей, потерявших здоровье на государственной службе… Вот так обходятся с людьми, ставшими инвалидами по вашей милости…
Голос его задрожал. Он присел на стул у двери и закрыл лицо руками. Милиционеры обалдело смотрели на эту душераздирающую сцену. Я подошла к Кораблеву и присела перед ним на корточки.
— Ленечка, — сказала я, — кофе хочешь?
Леня отнял руки от лица и совершенно нормальным голосом ответил:
— Конечно, хочу. Давно бы так. А то — «Поехали, шеф»… Ну, где кофе-то?
Он поднялся, прошел к столу и тронул столешницу пальцем.
— Вот, — он сначала сам придирчиво осмотрел подушечку пальца, а потом продемонстрировал ее всем присутствующим, — вот в таком хлеву вы живете. Нет, чтоб тряпочкой протереть… Вот так и к работе относитесь. — Палец он так и не опустил и тыкал его в нос оперу и участковому, которые не знали, что ему ответить.
