— Я ведь могу и обидеться, — Лешка отвернулся.
— Извини. — Но я завелась уже так серьезно, что у меня показались слезы на глазах. Журналист очень вовремя тронул меня за плечо.
— Ребята, раз уж вы при мне этот разговор затеяли, объясните хоть, что происходит? Кого и за что вы собираетесь задерживать?
— Популярно объясняю, — заговорил Лешка. — У нас есть оперативные данные, что отец одной из потерпевших заказывает убийство, и это явно связано с преступлением в отношении его дочери. Выходит, он знает, кто убил, и хочет сам рассчитаться с убийцей. У нас также есть данные, что убийство должно произойти сегодня или завтра…
— Обкладываем заказчика — Антоничева, — подхватил Синцов, говоря все это журналисту, но обращаясь скорее ко мне, — задерживаем его, колем, узнаем, кого он заказал, и получаем тепленького потрошителя женщин.
— Элегантно, — подвел итог Горчаков и сел за стол. — Маш, налей еще чайку.
— Налей сам.
— Да не злись ты, — примирительно сказал Лешка, наливая чай. — Чем тебе не нравится этот план?
— Он мне не нравится с моральной стороны.
— А что «с моральной стороны»? Мы еще и тяжкое преступление предотвратим — убийство.
— Посадив в камеру отца потерпевшей, мы предотвратим убийство преступника. Который зверски зарезал ни в чем не повинную девочку и еще пять женщин, так же ни в чем перед ним не провинившихся. Знаете, по мне — если мы его найти не можем, пусть хоть Антоничев его грохнет, — ответила я, смотря в сторону, чтобы мужики не заметили, что я с трудом сдерживаю слезы. Вот дурацкая у меня особенность: все мои переживания тут же проливаются слезами, и мне безумно стыдно, что я не умею себя контролировать.
— Маша, но завтра суббота. И я пока не вижу другого пути выйти на маньяка, — глухо сказал Синцов.
— А ты не допускаешь мысли, что Антоничев не расколется? — спросила я его, все еще отворачиваясь. Я еще злилась на него из-за того, что он точно рассчитал — я буду против, и поэтому привел с собой Лешку Горчакова. Всю эту операцию он запросто может провернуть с Горчаковым, тот легко возбудит дело, поскольку формальные основания есть, посадит на трое суток Антоничева, и они будут пытаться его разговорить. Что ж, надо признать, что такой путь раскрытия имеет право на существование. Но во мне все восставало против этого пути.
— Если не расколется, то в камере что-нибудь ляпнет, — уверенно ответил Синцов.
И я даже удивилась:
— Андрей, я была лучшего о тебе мнения. Ты что, не допускаешь, что он и в камере не ляпнет?
— Маш, ну я не первый год замужем. Что ты думаешь, я Антоничева с трапа самолета в камеру повезу? Мы его обложим, посмотрим, с кем он общается, все распечатки его средств связи посмотрим, я уже заказал, за исполнителями походим, на телефон повиснем… Вот, — у Андрея запищал пейджер. Он снял его с пояса, прочитал сообщение и удовлетворенно кивнул: — Вот, он уже поехал в аэропорт.
— Это тебе из Москвы, что ли, передали? — уточнил журналист.
— Ага. Все, теперь он у нас под колпаком. К нему без нашего ведома мышь не проскользнет. Здесь его встретят…
— А если он не будет общаться с исполнителями до исполнения заказа? Тебе такое в голову не приходит? — продолжала я донимать Синцова. Уж больно мне не хотелось действовать предложенным ими способом.
— Тогда сбудется твоя мечта: исполнители убьют маньяка и сообщат заказчику. А у нас все его средства связи под контролем. Ну как?
— Никак. Кончится тем, что Антоничев будет сидеть, а маньяк гулять.
— Ну неправа ты, Маша, неправа, — сопротивлялся Синцов. — Мы ж все равно найдем, кого грохнули. И к убийствам женщин его привяжем. А доказательств на маньяка, благодаря твоим умелым действиям…
— Не подлизывайся, — хмуро прервала я его.
— Я только ценю по достоинству. Так вот, доказательств, благодаря твоему следственному мастерству, до хренища.
— То есть, как я понимаю, мы уже не ищем маньяка, а задерживаем Антоничева. И расследуем дело на него.
— Ну зачем ты так? Просто мы таким способом ищем маньяка.
— Хорошо. Я согласна, но при одном условии: мы не задерживаем Антоничева, пока не будет нормальных доказательств его причастности к заказу на убийство. Пока что этот заказ — мифический. И задерживать Антоничева не за что.
— Да ну, Маша, вся соль в том, чтобы его в камеру засунуть. И колоть. Эти важные персоны всегда быстро «плывут».
— Машка, ты мозгами-то пораскинь, — вступил долго молчавший Горчаков. — То, что мы получим Бог знает когда, если будем ходить за Антоничевым, анализировать его телефонные разговоры и тэ дэ, мы можем иметь через три дня, которые Антоничев посидит в изоляторе временного содержания нашего РУВД.
— Лешка, а ты сам-то пораскинул мозгами? Вы так уверены, что через три дня будете все знать… Начнем с того, что через час после задержания приедет дежурный прокурор и освободит Антоничева. Все-таки он — сотрудник администрации президента.
— Поэтому задерживать надо вечером в пятницу. Пока они до понедельника расчухают, — рассудил Горчаков.
— Не волнуйся. Я тебе гарантирую, что они очень быстро расчухают.
— Ребята, а может, сразу это в прессу отдать? Тогда его освободить не посмеют, — заговорил журналист, и я горько усмехнулась:
— Вот пригрела змею на своей груди. И вы, Брут, тоже за этот план?
— Мария Сергеевна, по-моему, нормальный план, по крайней мере, реальный, — ответил этот предатель, которому я доверилась, впустила в дом на заре и даже поила чаем.
— Должна вас огорчить, Антон Александрович. Теперь вашу прессу никто не боится. Все равно прокуроры сделают, как считают нужным. А вы можете хоть голос сорвать.
— Но можно что-нибудь придумать…
— Ничего нельзя придумать. Потому что сразу начнется процесс размазывания по стене. Ваше писчее начальство размажет вас, прокурор города нас с Лешкой, Синцова построит начальник ГУВД, а Кораблева вообще уволят к чертовой матери.
— Маша, все равно пока этот план самый реальный, — заверил меня вероломный друг и коллега Горчаков.
— Ну не лежит у меня к нему душа. Хотя я не возражаю против того, чтобы повисеть на Антониче-ве, присмотреться к нему, но в камеру его сажать — я категорически против. Вот, Синцов, скажи, зачем его в камеру пихать? Может, он и так все скажет, когда ты ему в рожу сунешь распечатки его разговоров и прочую оперативную халабуду? А в камеру-то зачем?
— Мне так будет спокойнее, — ответил Синцов, и я аж задохнулась.
— Спокойнее?! Ну знаешь, уж от тебя я такого не ожидала. Когда мне такое говорит ветеран розыска, который иначе работать не умеет, как только через камеру, я еще понимаю, но ты!
