По делу были допрошены две соседки Буровых, одна из которых заявила, что видела, как однажды Буров ударил жену (Буров, кстати, на допросе это категорически отрицал и объяснял показания соседки оговором — он сажал ее младшего сына, и теперь она мстит). На допросе целая полемика разгорелась: следователь его спрашивал, почему в таком случае соседка говорит об одном факте нанесения побоев; уж если мстить, то говорила бы про то, что Буров систематически избивал жену. Буров отвечал, что это легко проверить. Если муж систематически бьет жену, то скрыть это невозможно. А про единичный случай можно наврать безнаказанно.
Алиби у Бурова не было. Но в то же время не было и прямых улик, указывающих на его причастность к убийству. Видимо, и задержал его следователь под нажимом оперативника, уверявшего, что через трое суток у них будет весь расклад через камеру. Но это не оправдалось, и Буров был отпущен без предъявления обвинения.
Но эта версия — о том, что убийца муж — и впрямь была единственной. Были допрошены сослуживцы Лилии Буровой по гостинице, было установлено, что, закончив работу, она ушла из гостиницы, но домой не пришла (это — из показаний Бурова, других свидетельств тому, что Лилия не дошла до дому, не было), а наутро ее труп обнаружили на берегу речки. Однако ни словом в деле не упоминалось о присутствии в то время в Коробицине съемочной группы, и вот это уже было странно, особенно в свете той информации, которую я получила от актрисы Райской: убитая тесно общалась с Климановой, менялась с ней платьями, и в подаренном актрисой платье была в тот день. Да, кстати: помнится, Райская даже сказала, что ее допрашивали.. Где же тогда протокол допроса?
Конечно, я допускала, что съемочная группа была отработана оперативными мероприятиями, а следователь просто не стал возиться с заведомо пустыми допросами. Но странно было то, что упоминания про съемочную группу и про близость горничной Буровой к актерам, по крайней мере, к одной актрисе, отсутствуют и в показаниях работников гостиницы.
Но что удивило меня больше — это то, что и сам Буров ни словом об этом не обмолвился. И это могло объясняться либо тем, что он просто не знал об этом, а значит, не так уж безоблачно он жил с Лилей, либо тем, что не придавал этому значения, во что мне мало верилось. Кто-то другой мог без души раскрывать это преступление, но сам муж, при условии, что он сотрудник уголовного розыска…
Да еще если учесть, что его самого подозревали в убийстве. Тут сам Бог велел цепляться за каждую мелочь.
А в плане расследования почему нет других версий?
Я вернулась к первой странице и перечитала план. Нет, о возможной причастности к убийству кого-либо из постояльцев гостиницы даже не упоминалось.
Но так не бывает. Бывает так: следователь полностью профнепригоден, и дело представляет собой набор случайных фактов, никак не систематизированных. А если из допросов, запросов и постановлений видно, что следователь не осел, и более того, что он целенаправленно отрабатывает какой-то вариант, и делает это на совесть, — значит, отработка других версий почему-то не входит в его планы.
Допустим, сначала он был во власти одной версии, да и оперативники настаивали.
Но ведь-версия о причастности Бурова не подтвердилась. Почему бы в таком случае не начать работать по другим?
Вернулся следователь, дыша ароматами химкомбинатовской столовой. И я прямо спросила его, почему встало расследование.
Следователь помялся, пряча глаза, а потом шумно вздохнул и решился.
— Конечно, знал я про актеров. И все знали. Только не велели нам соваться.
— Кто не велел?
— А это вы у прокурора спросите. Кто-то ему из Москвы звонил.
— Из Москвы? — удивилась я. — А не из Питера?
— Нет, из Москвы. Из Генеральной. Попросили уважаемых людей не трогать, чтоб даже не упоминались.
Я задумалась.
— А вас это не насторожило? Раз просят, значит, у кого-то рыло в пуху?
— Возможно. Но мне до пенсии доработать надо.
— А сколько вам осталось?
— Восемь месяцев. Куда я подамся, если меня из прокуратуры вышвырнут?
— Так уж и вышвырнут, — усомнилась я.
— Да, вот так и вышвырнут. Вам в больших городах хорошо. А у нас, по сути, большая деревня. У меня приусадебного хозяйства нету, так что даже на рынок торговать не пойду. Только на комбинат юристом идти, так там все вакансии на сто лет вперед забиты, дети и внуки нынешних юристов в очереди стоят.
— А вы сами-то что думаете, при делах съемочная группа?
— Уж не знаю, при делах или нет, — неожиданно сварливо сказал следователь, — а то, что вели себя тут, как скоты, это точно. Водку жрали, порядок нарушали, весь город переполошили, это точно. В гостинице перекрестились, когда они наконец съехали.
Я полистала дело. Вот почему оно такое тоненькое. Могло быть повнушительней, если бы не звонок из Москвы.
— А вы для себя не пытались выяснить про съемочную группу? Что за отношения у Буровой были с ними?
— Я вообще-то Пилю знал еще при жизни, — вздохнул следователь. — Шустрая была девушка, очень общительная. И очень принципиальная. Правду-матку резала, никого не стеснялась. У меня вообще-то первая версия была — что-то она разнюхала там в гостинице, и за это ее убрали. Чтобы рот не раскрывала. Но там люди-то прозрачные, в «Ковчеге». Кому это надо было? Вроде у них все нормально в бизнесе.
— А вы не думали, что раз она так тесно общалась с актерами, то могла что-то узнать про них?
— Да думал я, — уныло признался следователь. Чувствовалось, что ему стыдно. — А что такого она могла узнать? Актеры приехали и уехали. А Лилька анонимок писать бы не стала, да и кого теперь этим удивишь, что люди в пьяном безобразии валяются и с чужими женами спят?
— А что ж сам Буров-то? — спросила я. — Ладно, вы там в гостинице не копали, но он-то наверняка из всех душу вынул…
— Эх, — махнул следователь рукой. — Его туда и на порог не пустили.
— Вот как?
— Ну да. Сначала Самохин поработал, оперативник наш, всем в гостинице рассказал, что Буров — главный подозреваемый. А потом, я думаю, им тоже намекнули, чтобы они держали рот на замке.
— Последний вопрос, — сказала я. — Место убийства. Берег речки, или ее туда привезли?
Следователь как-то странно посмотрел на меня. Он явно колебался — сдавать ли мне все свои секреты, или это для него плохо кончится? Потом решился. Открыл сейф и бросил передо мной фотографии.
— Что это? — я повертела снимки в руках, не сразу разобравшись, где верх, где низ.
— Я же не ишак. Как бы меня милиция наша ни поливала, я двадцать лет следователем работаю, кое-что понимаю. Вот это — следы волочения. Трусы валялись в трех метрах, туфли были сброшены — так это ее тащили. Никакие это не следы сексуального насилия. А тащили, знаете, откуда?
