Когда мы вошли, Энгардт потушила в пепельнице окурок и приветливо нам улыбнулась. Старосельцев в тот же миг совершенно неуловимо изменился, и стало понятно, что он просто умирает по Елизавете, но пытается скрыть это даже от самого себя. Он деловито познакомил нас, и Энгардт тут же сказала:
— Я вас помню, Маша, мы вас снимали на месте убийства… — и безошибочно назвала фамилию покойника, а также дату нашей встречи. Я ей мысленно поаплодировала. Но после этого Энгардт взялась нас разочаровывать. — К сожалению, в компьютере действительно ничего нет. Там информация хранится два дня, потом стирается.
— А откуда вы ее получаете?
— Например, от платных агентств эта информация поступает по сетям Релкома.
— Кого?
— Ну, это что-то типа провайдерской фирмы, предоставляющей посреднические услуги.
— Понятно, — сказала я, хотя на самом деле ничего было не понятно. — А если кто-то позвонил и сообщил интересную новость?
— Такое бывает, — кивнула Энгардт. — Звонки принимают редакторы на телефоне.
— А куда записывают? — приставала я.
— На бумажки, — пожала плечами Елизавета. — Которые потом выкидывают.
— Ну хорошо, — не сдавалась я, — вы в программе сообщаете новость…
— Я? — переспросила Елизавета.
— Ты, ты, — кивнул Старосельцев.
— Если я сижу в кадре, то я просто озвучиваю материал, который кто-то готовил.
— А если ваши операторы выезжают на место и снимают, а потом репортаж идет в эфир?
— И что?
— Можно же установить, кто их туда послал?
— В принципе можно, — усмехнулась Елизавета, берясь за новую сигарету.
— И я даже пыталась это сделать.
— И что же? — хором спросили мы со Старосельцевым.
— Выезжал на набережную оператор Васечкин, репортаж был Скачкова. — Елизавета замолчала.
— Лиза, не томи, — взмолился Старосельцев.
— Васечкин сказал, что задание принес на хвосте Скачков.
— А Скачков? — спросили мы опять хором. Елизавета легко поднялась с места; Я про себя отметила, что у нее такая осанка, будто она воспитывалась в Смольном институте. И какая-то особая манера вести себя — вроде ничего особенного, но она из тех женщин, которые действуют на окружающих, как наркотик: мужики в их присутствии дуреют, а женщины, как правило, начинают думать что-то типа «а зато я лучше готовлю». Но это я отметила без всякой ревности, просто как факт.
Энгардт направилась к выходу из комнаты и махнула нам рукой, чтобы мы шли за ней. Она привела нас в такую же крохотную комнатенку, заставленную аппаратурой, коробками, заваленную какими-то амбарными книгами. В комнате был полумрак, и я не сразу разглядела человека, уронившего голову на стол. Сначала я ощутила мощные спиртные миазмы, витавшие в атмосфере комнаты; судя по тому, как тяжело вздохнул за моей спиной Старосельцев, он тоже их ощутил.
— Позвольте представить: журналист Андрей Скачков.
Елизавета щелкнула выключателем и зажгла в комнате верхний свет, но журналист Андрей Скачков не шелохнулся, пребывая в тяжком алкогольном сне. Она подошла и потрепала его за плечо. Никакой реакции.
— Но он же проспится? — с надеждой предположила я. — Проспится, — согласилась Энгардт, — но по опыту могу вам сказать, что проспавшись, он не вспомнит даже, кто его вчера напоил. А уж тем более — кто его третьего дня послал на съемку.
— Что же делать? — спросил Старосельцев. Елизавета пожала плечами:
— Я же говорила, что у нас практически невозможно найти концы, откуда пошла информация.
Я промолчала, но подумала, что так не бывает. Во-первых, не факт, что Скачков не вспомнит, откуда узнал про похищение жены Масловского. Во-вторых, если порыться в бумажках, на которые редакторы записывают информацию, поступившую по телефону… Но этот вариант мне не подходит: дело еще не возбуждено, проводить обыск и выемку я не могу, просить кого-то разрешить порыться в бумажном мусоре неприлично. Конечно, если бы мне приспичило, я бы нашла способ осмотреть все редакторские записи, вплоть до выброшенных в помойку или валяющихся в туалете. А тут — что я буду колотиться, доказывая факт преступления, если самим заинтересованным людям уже ничего не надо? Масловский мне сказал, что его жена рядом с ним. Даже если его банковский счет облегчился на пару сотен тысяч баксов, выплаченных похитителям, — мне-то что до этого?
Хотя пока нельзя быть уверенной в том, что именно Масловскому ничего не надо от правоохранительных органов; я же не знаю точно, сам ли Масловский говорил со мной по телефону и заверял, что все у него в порядке. И тут я услышала голос Елизаветы Энгардт:
— Маша, я на всякий случай подобрала вам архивные пленки с участием Масловского, он у нас снимался несколько раз и в новостях фигурировал.
— Лиза, спасибо вам большое! — Я в искреннем порыве благодарности прижала руки к груди. — Когда их можно посмотреть?
— Хоть сейчас.
И мы под руководством Елизаветы, кинув прощальный взгляд на бездыханное тело журналиста Скачкова, проследовали в третью комнату, где нам включили монитор, и на нем появились кадры с топливным магнатом Артемием Масловским. Я смотрела на хорошо одетого молодого мужчину, властного и решительного — это было видно невооруженным глазом, обладающего харизмой и потому убедительного, что бы он ни говорил. Я видела его на фоне автозаправок с логотипом «Горячая Россия» и мысленно задала себе вопрос — не собирался ли он баллотироваться в президенты, уж больно его рекламная кампания была неоднозначной и больше говорила о его политических амбициях, нежели о простом коммерческом интересе. А может, это просто сила его личности выплескивалась за рамки рекламного слогана и заставляла воспринимать клип на тему «Покупайте бензин Масловского» как «Голосуйте за президента Масловского…» А вот рядом с ним мелькнула мадам Масловская, экс-»мисс Санкт-Петербург», известная топ-модель, правда, сейчас я уже не могла вспомнить, стала она топ-моделью до брака с Масловским или ее модельная карьера явилась закономерным последствием карьеры матримониальной.
Рядом с мужем она смотрелась простенько, как хорошенькая кукла, вешалка для немыслимо дорогих тряпок, призванная лишний раз подтвердить благосостояние клана Масловских.
— Кличка Барби, — прозвучал рядом со мной голос Елизаветы, словно отвечая на мои мысли. — Красивая, но глупенькая. В наших кругах прославилась тем, что на вопрос моего коллеги, каковы ее литературные вкусы, ответила, что любит стихи. А когда ее попросили назвать любимые стихи, сказала — «Мастер и Маргарита».
Старосельцев хихикнул, но не преминул заметить:
— Очень красивая женщина.
Было совершенно ясно, что он мог бы обойтись без этой реплики, но ему хотелось позлить Елизавету. Она же не преминула купиться на эту приманку:
