Трубецкой уставился на меня с недоверием:
— То есть вы на меня не обиделись?! Как такое может быть?
— Послушайте, Герман Витальевич, у вас что, был заказ меня обидеть, когда вы писали эту статью? Что вы так негодуете? Не обиделась я, потому что считаю, что вы абсолютно правы. Я по своей вине попала в эту ситуацию, и гневаться на вас было бы по-детски.
— Но статья написана в таком тоне… Меня позабавило, что он вроде как начал уже извиняться.
— Да, тон, конечно, неласковый, но для критической статьи вполне допустимый.
— Ну что ж, один-ноль в вашу пользу, — Трубецкой развел руки. — Допрашивайте.
— Собственно, у меня только один вопрос: откуда вы узнали о похищении жены Масловского?
— Из вечерней программы городской информационной службы, из уст Лизоньки Энгардт, как вам известно — моей бывшей жены, — мило улыбаясь, отчеканил Трубецкой.
— Да? А вот журналист, делавший репортаж с набережной, утверждает, что ему об этом происшествии сообщили вы. — Говоря это, я уже понимала, что проиграла.
— И вы можете предъявить мне показания этого журналиста? — как я и ожидала, парировал Трубецкой. Я бы его уважать перестала, если бы он этого не спросил.
— Я вам не обязана предъявлять какие-либо показания, — сопротивлялась я, скорее из приличия.
— А можно полюбопытствовать, что это за журналист?
— Ну-у, Герман Витальевич, осечка, — протянула я, — как же вы не помните, что это за журналист, если вы смотрели новости, из которых узнали о похищении?
— Никакой осечки, — спокойно ответил Трубецкой. — Я до сих пор нежно отношусь к Лизе, и если она ведет программу, смотрю только на нее. А кто делал репортаж, мне и ни к чему…
Черт! Черт, черт! Мне надо было это предвидеть! Почему я была так уверена, что Трубецкой мне сдаст все свои источники информации? Теперь надо осторожно выяснять, знает ли он уже о смерти Скачкова.
Я вытащила из ящика стола бланк протокола очной ставки и положила перед собой.
— Герман Витальевич, вы готовы к очной ставке с журналистом? — спросила я, заполняя «шапку» протокола: дату, место и время проведения следственного действия, и свою фамилию.
Герман Витальевич и глазом не моргнул:
— А почему я должен возражать?
— Потому что он вам в глаза скажет, что вы лукавите.
— А почему вы так уверены? — прищурился Трубецкой. — Может быть, он признается, что наговорил на меня.
— А какой смысл?
— Чтобы скрыть свои источники информации…
Дальше играть в пятнашки было бессмысленно. Занеся над протоколом шариковую ручку, я проговорила:
— Ну что ж, я вас предупредила об ответственности за ложь.
Трубецкой пожал плечами. Я быстро записала все, что он сказал, и подвинула протокол к нему. Он пробежал по тексту глазами и без моей подсказки расписался во всех нужных местах. Отложив ручку, он с улыбкой взглянул на меня:
— Раз вы не испытываете неприязни ко мне, могу я пригласить вас пообедать?
Поскольку разговор принял неофициальный характер, я оперлась подбородком на сложенные кулачки.
— Чтобы этой неприязни не возникло, думаю, что мне нужно отказаться.
— Жаль.
В жизни не видела, чтобы кто-то более искренне сожалел о невозможности пообедать со мной. Он поднялся, застегнул пиджак и пошел к дверям. Вышел он, не оглядываясь.
А я взяла телефонную трубку и набрала номер морга. Марина Маренич, которой был расписан труп Скачкова, сначала сварливо высказала мне все, что она думает о таких торопыгах, как я, которые, видимо, считают, что придя на работу, она должна все бросить и бежать вскрывать покойничков; я бы еще в полдевятого позвонила… Потом сжалилась и сообщила:
— Алкогольная интоксикация, Машка, спи спокойно. Вариантов нет. Хотя не понимаю, зачем я тебе это рассказываю, это же не твой труп? Райончик-то, тю-тю, другой, а?
Держась за больную голову, я попыталась привести мысли в порядок. Что у меня осталось? Потерпевших по делу о похищении Масловской, я, похоже, не получу, но это уже на совести городской прокуратуры. Значит, надо хоть кого-то допросить. Инспектора ДПС, у которого я, слава Богу, взяла по горячим следам объяснение. Надеюсь, хоть он-то в пределах досягаемости. Соседей похитителей Масловской уже допросил Лешка и с фотороботами поработал. Надо попробовать найти оператора Васечкина, но что-то мне подсказывало, что на мои вопросы, слышал ли он, как Скачков возле ювелирного магазина сказал мне про Трубецкого, тот в лучшем случае недоуменно пожмет плечами. Но даже если он это слышал, доказательство из этого хлипкое. Хотя у меня не было сомнений в том, что действительно навел на это происшествие Трубецкой; Скачков мне тогда не соврал.
А теперь ниточка оборвалась, тупик.
Я еще раз перелистала тоненькое дело. Когда-то моя наставница по следственному мастерству учила меня: в затруднительных случаях допрашивать нужно всех, чьи фамилии упоминаются в материалах дела; а если совсем хреново с доказательствами, то допрашивать нужно всех, чьи фамилии приходят на ум по поводу дела.
И мне на ум почему-то пришла фамилия Розы Востряковой, вдовы гинеколога-самоубийцы, которая в разговоре со мной упоминала про Масловскую и даже высказала версию, что та сама организовала похищение.
Но до вызова Востряковой я решила допросить родителей девушки, погибшей под ножом гинеколога. В конце концов, кроме похищения, у меня есть и другие дела, за которые с меня рано или поздно спросят, а уж этих-то людей мне надо допрашивать в любом случае. Созвонившись, я получила заверения, что они приедут прямо сейчас, и вообще они недоумевают, почему их так долго не вызывали.
Папа девочки занимал достаточно высокий пост в администрации, мама не работала. В моем кабинете они вели себя прилично, не кричали и не топали ногами, как это иногда бывает, но робко удивились, узнав, что дело будет прекращено за смертью виновного — Вострякова. Они переглянулись (вопреки правилам, я позволила им остаться в кабинете вдвоем), и мужчина спросил:
— Скажите, а жена гинеколога не будет наказана?
— А она-то за что? — удивилась я.
Помявшись, мужчина продолжил:
— Мы понимаем, что сами виноваты. Элька еще сама ничего не соображала, матери поздно призналась, что залетела, — мать всхлипнула, — а мы стали искать варианты, чтобы все было шито-крыто.
— На таком сроке, как у нее, уже не лечь было на аборт просто так, — добавила мать погибшей девочки. — Надо было искать знакомых, чтобы сделали по медицинским показаниям…
— Она же девчонкой совсем была, зачем ей это? — вступил отец. — Да и работа моя… Увидят ее фамилию в больнице, ниточки ко мне потянутся, зачем это надо? А тут Вострякова подвернулась и посоветовала нам обратиться к ее мужу, чтоб Эльку в клинику не класть. Говорит, он на дому все сделает в лучшем виде.
