На подходе к отделению дежурных медиков послышался грохот. Сказав: «Тук-тук!» и заглянув в дверь, я увидела лежащего на полу эксперта Струмина. Он смотрел на меня жалобными пьяными глазами и пытался ухватиться рукой за журнальный столик, но промахивался. Наконец ему удалось принять сидячее положение, он скрестил ноги по-турецки, прислонился к дивану и попытался сфокусировать свой взгляд на мне, а когда решил, что это ему удалось, указал на меня пальцем и заявил громко, но неразборчиво:
— С-старушка с косой приш-шла! Кто следующий, Машка, смертушка ты наша? Ты только ко мне не п-подходи, ты теп-перь п-плохая примета! А еще и дедушку Франкенштейна похоронили, и тоже без тебя не об-бошлось!
Он икнул и на время замолчал, глаза его закрылись, голова склонилась на грудь.
Я ошалело перевела взгляд на Наташу Панову, пригорюнившуюся на диване; она сидела, подперев рукой голову, и взирала на это безобразие с безнадежным видом.
— Наталья, что он несет?! Наташа, не меняя положения, сказала:
— Сегодня профессора Неточкина похоронили, а Гена с ним был довольно близок.
— А кто такой дедушка Франкенштейн? Неточкин?
— Да, его гак звали, он занимался сосудистой хирургией и пересадкой органов. Когда мы еще ездили «на почку», я только к нему на операции и попадала.
Я поняла, о чем говорит Наташа: до недавнего времени в обязанность дежурного судебно-медицинского эксперта входило присутствие при заборе от донора почки для трансплантации, судебный медик должен был удостовериться, что почку забирают не от человека, умирающего в результате преступления. Дежурные доктора рассказывали жуткие вещи. Один доктор — правда, в подпитии — как-то уверял, что собственными ушами слышал разговор двух врачей на пересадке: один другому говорил про донора: «Слушай, он, кажется, обоссался!», а второй ему якобы отвечал: «Хорошо, что не обосрался, давай кончай его скорей, а то уже сил нет ждать». Но я предпочитала думать, что это преувеличение.
— Это он на похоронах так нализался? — спросила я, кивнув на Струмина.
— Нет, — по-прежнему безучастно сказала Наташа, — он на похороны не ходил, здесь набрался.
— Слушай, отправь его домой срочно, а то будут неприятности. Уже три часа дня, что ему тут делать, раз он сменился?
— Какое сменился! Ему еще сутки дежурить, он утром заступил!
Я присвистнула:
— Ни фига себе! Наташа, пойдем уложим его в следовательской комнате: следователя до шести не будет, может, Струмин хоть проспится до вечера?
— Ну давай попробуем, — без энтузиазма согласилась Панова.
Мы вдвоем с трудом доволокли отбивавшегося Гену до жесткой следовательской койки, по пути он заплетающимся языком требовал, чтобы я к нему не прикасалась, а то это плохая примета; мы накрыли его колючим одеялом и оставили бормотать что-то себе под нос. Через минуту бормотание стихло, Гена заснул.
Я вспомнила, что Гена обладает способностью пьянеть вмиг. Этой своей способностью он меня раз так подставил… Нализался во время следственного эксперимента с обвиняемым; эксперимент записывался на видео, начали в прокуратуре, все было нормально, а когда приехали в квартиру, где наш клиент затоптал своего родственника ногами, негодяй опер Жердин, в которого сколько ни влей, на нем не отразится, заманил Струмина в туалет и угостил неразбавленным спиртом. Я, водя клиента по квартире и выясняя, где он прыгал на своем дядюшке, и не заметила, что один из участников эксперимента уже лыка не вяжет.
Обнаружила я это слишком поздно: когда предложила участникам эксперимента задавать вопросы обвиняемому. Вот тут начался бенефис эксперта Струмина! Он раздвинул всех руками, вышел вперед и строго спросил злодея, как дошел он до жизни такой, но, не дождавшись ответа, приосанился и запел: «Гляжу я на небо та думку гадаю…»
Весь трагизм ситуации заключался в том, что видеозапись шла полным ходом, и остановить ее я не могла. А видеофонограммы следственных действий монтажу не подлежат. Когда Гена, скорбя, что он не «сокил», стал размахивать «крыльями», наш обвиняемый сжалился надо мной и тихо предложил записать все сначала, только «этого дурика убрать». Гену отвезли домой на такси, а я обогатила свою следственную практику дублем четырехчасового эксперимента с видеозаписью.
Глядя на сопящего Струмина, я содрогнулась от воспоминаний и пошла к Наталье.
Панова выдала мне требуемые экспертизы. Я засунула их в сумку и позвонила в морг Васе — спросила, не хоронили ли кого-нибудь в последние дни в закрытом гробу. Вася мне ответил, что на праздниках похорон не было, сегодня — первые после выходных, закрытых гробов нет. Я ему в двух словах сообщила про недееспособного Гену Струмина и про то, что он несет какой-то бред, оскорбительный для меня. Вася заинтересовался:
— Что он конкретно говорит?
— Да ну, полную чушь, обзывает меня смертью с косой, кричит, что из-за меня Неточкина убили, я даже сути не могу уловить.
— Ладно, пойду поищу кого-нибудь, может, найдутся добровольцы Генку сменить на боевом посту, а то все это может плохо кончиться.
Я поняла, что заведующий на похоронах, а Вася, как всегда, остался старшим наряда. Не сомневаясь, что он что-нибудь придумает, я успокоилась и отправилась восвояси.
Вечером я позвонила в дежурное отделение — узнать, как прошло дежурство под знаком зеленого змия. Панова мне сказала, что вскоре после моего ухода она уехала на труп, а когда вернулась, Гены не было. Мы с ней сошлись во мнении о том, что, может, это и к лучшему, я ей пожелала продержаться до утра; но какое-то беспокойство меня грызло. Если Генка ушел сам, одурев от хмеля, не приключилось бы с ним чего…
Когда я вернулась в прокуратуру, мне сообщили, что следователя Филонова услали на происшествие. Лешка привел ко мне в кабинет Колю Куроч-кина и, посмеиваясь, рассказал, что поступило заявление об изнасиловании Лолиты Нетребиной и что девушка с таким именем просто обречена быть потерпевшей.
— Это ее знакомые, в три часа ночи вышла из ночного клуба, села к ним в машину, а оттуда прямиком в милицию.
Я кивнула:
— Понятно, Филонову повезло — они помирятся еще до того, как он успеет возбудить уголовное дело. Очередные мальчики из деревни Песь.
— Похоже, — согласился Лешка.
Сколько таких случаев бывало, когда заявляли об изнасиловании оскорбленные возлюбленные, неудовлетворенные шалавы и даже не сошедшиеся в цене проститутки; а мы — разбирайся, почему шесть раз было по согласию, а седьмой — изнасилование. Вот я упомянула мальчиков из деревни Песь, а это вообще отдельный роман эпохи борьбы с алкоголизмом; для нас с Лешкой это уже имя нарицательное.
Не понимающему наши условные обозначения Коле Курочкину мы рассказали, что давным-давно было у нас в прокуратуре такое дело: молоденький мальчик приехал из Новгородской области, работать не хотел и прекрасно устроился на содержании у сорокалетней барменши — женщины весьма интересной, очень хорошо сохранившейся и чрезвычайно обеспеченной. А через некоторое время мальчика сманила другая барменша, старше первой двумя годами, тоже очень интересная и обеспеченная, но вот в нее-то мальчик сильно влюбился.
