Ну что ж, подумала я, придется брать инициативу в свои руки; жаль, что я не могу отнести его в спальню…
Проснувшись утром, я тихо выскользнула из-под Сашиной руки, пробежала в ванную, почистила зубы, расчесала волосы и обвела губы контурным карандашом. Потом вернулась в постель, нырнула под одеяло и прижалась к теплому Сашкиному телу. Не открывая глаз, он прижал меня к себе и поцеловал в висок. Я и не заметила, как уснула. А проснулась снова от того, что Саша, приподнявшись на локте, задумчиво и нежно разглядывал меня.
— Доктор, поцелуйте меня! — пробормотала я, выгибаясь под одеялом.
— Нет-нет, и не просите! Вы что, не знаете — существует этика отношений между врачом и пациенткой…
— Ну доктор, ну один поцелуй, ну что вам стоит!
— И не просите, я давал клятву Гиппократа! Я и спать-то с вами права не имел!
Солнце вовсю заливало нашу постель…
20
Двухдневные поиски Синдеева завершились в Тихвине, где Валерий Иванович вторую неделю отмечал освобождение из тюрьмы и совершил там по пьяному делу хулиганство, в связи с чем был арестован и снова томился в кутузке.
Нам очень нужны были его показания. Именно он был связующим звеном между докторами и донорами.
Валерий Иванович Синдеев, судя по тому, что нам удалось про него выяснить, хоть и был тертым калачом, но проявлял некоторые признаки сентиментальности и не чужд был женских прелестей. Мы с операми долго соображали, как лучше его зацепить. Можно было попробовать заинтересовать его тем, что при активной помощи следствию он имеет реальный шанс получить не более трех четвертей от максимального срока, но тогда надо было склонить его к явке с повинной, чтобы в тюрьме эта явка и была принята.
Наконец мы решили пойти ва-банк; такой ход можно было использовать лишь один раз, а шансов было пятьдесят на пятьдесят… Очень многое зависело от того, какой тип женщин нравится Синдееву.
Приехав в Тихвин, мы объяснили наши нужды начальнику изолятора.
— Ну, давай, Маша, — наконец сказал сопровождавший меня оперативник, и я кивнула:
— Заводите. Начальник и опер вышли.
Когда конвойный завел Синдеева — высокого полного мужчину, которого я узнала по фотографии, — и, дождавшись моего кивка, оставил нас одних, Синдеев окинул меня быстрым взглядом, задержавшись на скрещенных ногах, почти полностью открытых самой короткой моей юбкой, и на глубоком вырезе жакета, под которым не было блузки. Я поняла, что разговор состоится.
— Садитесь, Валерий Иванович, — приветливо сказала я и представилась.
Он удивленно поднял брови.
— На вашей территории я ничего не совершал, — кокетливо сказал он.
Я помолчала. Потом, глядя прямо в глаза Синдееву, начала говорить:
— Вот вы какой, — замолчала снова, потом продолжила:
— Чем-то вы мне симпатичны, даже не знаю чем, но мне хочется вам помочь. Прочитайте, — и протянула ему Уголовный кодекс.
Он глянул в статью, на которой лежал мой палец, — про те самые три четверти при явке с повинной — и недоуменно спросил:
— А я-то тут при чем?
— У вас судимость, и положение самое невыгодное. Посмотрите на ситуацию с точки зрения судей: кто вы, и кто Сергей Янович. У вас единственный шанс — загрузить его прежде, чем он начнет грузить вас.
— Я не понимаю, о чем вы, — заученно сказал Синдеев, но взгляд его заметался.
На столе начальника лежал чистый лист бумаги и ручка, специально приготовленные к нашей встрече. Я подвинула к нему ручку:
— Если вы напишете сейчас явку с повинной, я вам гарантирую не больше трех четвертей срока. Только решайте сейчас.
Он облизнул губы:
— Не понимаю…
Ну что ж, жаль. Вы действительно вызываете у меня симпатию, и мне действительно жаль. — Я грустно улыбнулась и встала. Положила в сумочку кодекс и пошла к двери. — Прощайте.
— Стойте! — выкрикнул Синдеев. — Я… Мне надо подумать. Завтра я вам скажу…
— Нет, Валерий Иванович. Решайте сейчас, через тридцать секунд я вызову конвой и уеду в Питер.
Он изо всех сил сжал кулаки, так что они побелели. Я постояла у двери и через полминуты стала открывать ее.
— Дайте бумагу, — хрипло сказал Синдеев.
Показаний Синдеева в принципе было достаточно для ареста Героцкого, но маловато для того, чтобы направить дело в суд.
Валерий Иванович Синдеев вообще-то был автослесарем и с Героцким познакомился, когда тот чинил свою машину. А когда Синдеев ушел из мастерской, стал зарабатывать на жизнь вышиванием долгов из забывчивых людей и очень быстро залетел на одном несговорчивом должнике, он понял, что никому не нужен, за адвоката платить нечем, и будущее его незавидно. И вдруг вместо назначенного следователем адвоката, откровенно скучавшего и просто отбывавшего номер, в изолятор к Синдееву пришел один из лучших адвокатов города с сообщением, что его услуги оплачены Сергеем Яновичем Героцким и что перспективы судебного разбирательства самые радужные.
Синдеев не верил своим ушам. А когда он вернулся в камеру, дежурный помощник начальника следственного изолятора принес ему на маленьком подносе мобильный телефон, рядом с ним на подносе лежала бумажка с номером телефона. Синдеев набрал этот номер и услышал голос своего благодетеля, который за заботу попросил всего-то ничего: не просиживать зря штаны в изоляторе, а подыскивать молодых людей с отменным здоровьем, которые не планируют долго задерживаться под стражей, предлагать им работу с выездом за границу, где-нибудь подальше, и направлять по определенному адресу; а уж о том, чтобы Валерий Иванович до суда посидел не в одной, а в нескольких разных камерах, Сергей Янович позаботится.
Номер телефона, который Синдеев давал желающим устроиться на работу, был именно тем номером, который покойный Аристарх Иванович Неточ-кин записал на своем перекидном календаре за день до смерти.
Синдеев клялся, что не знал, на какую работу вербует молодых людей; ну, это был уже вопрос его совести.
Когда я вернулась в Питер, мы с Лешкой поспорили, удастся ли нам развалить Героцкого. Лешка доказывал мне, что Героцкий — человек непростой и либо вообще откажется говорить, либо будет все отрицать.
А у меня были другие планы, и я пообещала Лешке устроить один фокус, вдруг сработает.
В связи с этим мы разошлись во мнениях о том, как взяться за Героцкого. Горчаков и Курочкин предлагали взять его часа в четыре утра: прийти с обыском, если не будет впускать — взломать дверь, закон нам это разрешает, и сразу начать допрашивать. В четыре утра человеку очень трудно себя контролировать; не зря это время суток считается часом государственных переворотов: часовые не в силах бороться со сном.
