— Машка, выпить хочешь на дорожку? — Кужеров достал из-под стола начатую бутылку с красным вином. — Я тоже, как все это собрал воедино, решил что без градуса во всем этом хрен разберешься.
Я покачала головой, и Кужеров, пожав плечами, сам приложился к горлышку бутылки, после чего остановил меня, схватив за руку.
— Подожди, Маша, ты еще главного не знаешь. Коростелев умер.
— Сережа, — внятно сказала я, протискиваясь между здоровым опером Кужеровым и не менее здоровым сейфом с маркировкой какой-то дореволюционной фабрики, — меньше надо в рюмочку заглядывать. Я знаю прекрасно, что Коростелев умер.
— Ха, — ответил Кужеров и снова приложился к бутылке. — А когда он умер, по-твоему?
— Да хоть по-моему, хоть по-твоему, почти неделю назад, в больнице.
— Обломись, Машка, — грустно сказал Фужер, утирая рот тыльной стороной своей лапищи. — Коростелев Виктор Геннадьевич умер полтора года назад, отбывая наказание вот в этом учреждении. — И он картинным жестом бросил передо мной на стол справку колонии, где действительно было написано, что Коростелев Виктор Геннадьевич, такого-то года рождения, и прочие данные (которые до буковки совпадали с данными моего потерпевшего), умер в колонии, причина смерти — отравление неизвестным ядом. И подпись. И печать.
* * *
Мой порыв устроить консилиум по поводу принадлежности Коростелеву отпечатков рук на пистолете успехом в тот вечер не увенчался, потому что я в запале не смотрела на часы, а между тем рабочий день у всех нормальных людей уже давно закончился. Поэтому консилиум был устроен в кабинете у Кужерова и посвящен тому, кто есть Коростелев на самом деле.
Я, конечно, со временем поостыла насчет перепроверки выводов эксперта Федорчука; раз Гена говорит, что пальцы Коростелева, значит, так оно и есть. Мы, правда, немножко побазарили на тему последних извращений зарубежных ученых, которые ставят под сомнение достоверность идентификации личности по отпечаткам пальцев. Мол, то обстоятельство, что на земле еще не выявлено двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев, даже однояйцевых близнецов, еще не является бесспорным доказательством индивидуальности отпечатков, А может, просто криминалистам еще не попались двое с одинаковыми отпечатками, хотя они существуют и где-то ходят по нашей планете.
— Так что, Маша, используй данные дактилоскопической экспертизы с оглядкой, — заключил Гена Федорчук. — Вдруг мы как раз наткнулись на двух людей с одинаковыми отпечатками?
Я засомневалась. А вдруг и правда? Но не стала посвящать собеседников в свои сомнения и отпарировала Гене:
— Теория верна, пока она не опровергнута. Вот метод бертильонажа — антропометрической идентификации, когда преступников обмеряли по нескольким параметрам и использовали это как личные признаки конкретного человека, — изжил себя меньше чем за двадцать лет, пока не нашлись двое заключенных с совершенно одинаковыми результатами измерений. А вот дактилоскопией следователи пользуются для идентификации личности уже больше ста лет. Так что будем исходить из достоверности дактилоскопической идентификации.
Сказала я это с уверенным видом, а сама подумала — если бы я действительно была уверена в этом…
— Вообще-то, — вспомнила я, — родоначальник дактилоскопической идентификации Фрэнсис Гальтон еще в 1890 году установил, что вероятность совпадения отпечатков десяти пальцев у двух разных людей равняется одному к шестидесяти четырем миллиардам.
— Переведи, — потребовал Кужеров.
— Ну это практически невозможно, учитывая численность населения земного шара, — растолковал ему Федорчук. — Но ты учти, Маша, что на стволе я не имею десяти пальцев. Только три. Соответственно вероятность снижается.
— А вот мне интересно, как он это установил? — домогался Кужеров.
— Математическим путем. Фужер, не отвлекайся, — отмахнулась я.
Ну я же просил! — завопил он. — Не называй меня этой идиотской кличкой!
Минут пять ушло на успокаивание оперуполномоченного Кужерова. Угомонила я его только рассказом про бельгийского статистика Адольфа Кегле, который додумался использовать статистические методы при изучении преступности.
— Кстати, Сережка, — говорила я, — западные криминологи давно уже не дают определения преступности. Считают, что это и так всем понятно. А у нас лучшие умы бьются, и все без толку. А Кегле, знаешь, что говорил? Что во всем, что касается преступлений, числа повторяются с удивительным постоянством. Он статистическим путем доказал, что не только убийства совершаются ежегодно почти в одинаковых количествах, но и орудия и способы убийства употребляются практически в одних и тех же пропорциях.
— Как это? — заинтересовался Кужеров.
— Знаешь, что он установил? Он говорил, что можно заранее вычислить, сколько индивидуумов замарают руки в крови своих ближних, сколько будет фальшивомонетчиков и сколько отравителей. Сейчас это называется “прогнозирование преступности”. Вот как ты думаешь, как можно с помощью математики предсказать, сколько мужей убьют своих жен в будущем году? Не зная ничегошеньки об этих мужьях и женах, а зная только количество убийств в прошлые годы?
Слушая о достижениях криминологии и криминалистики, Сергей отвлекся от своих личных обид, но тут же горько посетовал, что, оказывается, столько есть научных разработок, как преступников искать, а они в уголовном розыске методом тыка придумывают, чего бы еще поделать.
Федорчук ему деликатно намекнул, что он еще должен сказать спасибо, что работает в двадцать первом веке, а не в семнадцатом, когда кровь человека еще не умели отличить от крови животных, а про отпечатки пальцев никто слыхом не слыхивал. Кужеров тут же возразил, что им бы, в семнадцатом веке, его проблемы начала двадцать первого века, когда в коридоре отдела даже скамеек нет для работы агентов с задержанными.
— Сколько прошу руководство, — раскипятился он, — поставьте скамейки, а то агентам негде работать, я людей не могу к фигурантам подвести… А что касается крови животных, то мы недалеко уехали от семнадцатого века. Меня вот в Подпорожье послали лет пять назад, там маньяк сексуальный объявился. Нашел я подозреваемого, а на одежде у него как раз кровушка была. Сдал следак одежду на экспертизу, а ему отвечают — кровь птицы. Какая, на хрен, птица, подозреваемый сам блеет, что ни гусей, ни уток не резал. И даже куриц в пищу не употреблял. Зуб даю, кровь на нем была девчонок убитых. Так нет же, эксперты уперлись — кровь птицы, и хоть ты тресни. Кровь птицы, понимаешь! Как я им ни доказывал, что гусей он не резал, а страусы, ни эму, ни нанду, в Подпорожье зимой не водятся…
Генка снова ловко отвлек его от проблем давно минувших дней, заведя разговор про генетическую экспертизу.
Кужеров активно включился в научную дискуссию и привел в пример недавнее дело, связанное с войной двух организованных преступных сообществ. Там члены одной банды напали на другую, перестреляли, после чего заперли в микроавтобусе, облили бензином и подожгли. Эксперты с трудом расковыряли слипшиеся от термического воздействия тела, насчитали восемь жертв и стали прикидывать, кто есть кто. С грехом пополам установили семерых, а вот насчет личности восьмого возникли сомнения. Предполагалось, что это останки лидера, по крайней мере, на это указывали клочки сохранившейся одежды и уцелевшие обрывки документов. И, чтобы устранить сомнения, провели генетическую экспертизу: получили генный материал от родителей предполагаемого потерпевшего, после чего генетики дали заключение о том, что труп принадлежит именно лидеру, с вероятностью 1:250000000; иными словами — с возможностью наличия всего лишь одного человека с такими генетическими параметрами среди всего населения планеты Земля.
