А ровно через два месяца “труп” сидел перед следователем живехонек и давал показания. При этом, как заметил Кужеров, он совсем не с Марса прилетел.
Выяснилось, что лидер, справедливо полагая, что именно он является главной мишенью, еще до стрельбы поменялся одеждой с шофером и подсунул ему свои документы, а сам благополучно сбежал с места событий, надеясь, что, обнаружив “его” труп, его наконец оставят в покое. Вот так-то, насчет сногсшибательной вероятности.
Правда, Кужеров все опошлил:
— Еще неизвестно, сколько этот “потерпевший” заплатил генетикам за доказательства своей смерти?
Мы с Геной его осадили, напомнив, что пока не установлено, что заключение дано за взятку, оно считается достоверным.
Я, в свою очередь, припомнила случай с гражданским делом об установлении отцовства: истица в доказательство того, что ребенок произошел от конкретного папаши, провела генетическую экспертизу, которая в принципе воспринимается судами, как бесспорное доказательство. Экспертиза утверждала, что отцом ребенка является ответчик.
Мужчина, к которому был предъявлен иск, решил сопротивляться и провел альтернативную экспертизу, тоже генетическую, только в Москве. Московские эксперты дали категорическое заключение, что данный мужчина отцом данного ребенка являться не может. Вот суд и оказался с двумя взаимоисключающими экспертизами на руках, и, насколько я знаю, вопрос так и не был решен, поскольку на тот момент генетику делали только в Питере и Москве. Причем питерская и московская научные школы исторически воспринимали друг друга в штыки, обвиняли в косности и обскурантизме. Правда, это было на заре генной дактилоскопии, методика еще не была хорошо освоена, дорогого оборудования не хватало, может, кто-то из экспертов и ошибся неумышленно.
— Не уважаю всякие там новомодные методы, — заявил старина Кужеров, — предпочитаю проверенные. Откатал пальцы, заслал эксперту, получил результат. Дешево, надежно и практично. А кстати, Маша, почему генная дактилоскопия? — заинтересовался любознательный опер. — Потому что из пальца кровь берут для генетики?
— Сереженька, по-моему, кровь для генной экспертизы берут из вены. А “генная дактилоскопия” — по аналогии с методом дактилоскопии, который пока что считается самым достоверным путем установления личности.
— Ну не скажи, — вмешался Гена. — Я вот слышал про идентификацию путем считывания информации с сетчатки глаза, ее уже за границей в аэропортах применяют, говорят, что она теперь самая-самая достоверная.
— Возможно, это хорошо для проверки документов в аэропорту. Только преступник не всегда, к сожалению, оставляет на месте преступления сетчатку глаза, — пошутила я.
— Да! А если человек без глаз, как тогда его идентифицировать? — поддержал меня Кужеров.
— А если без рук? — огрызнулся Гена.
— Не ссорьтесь, горячие парни, — подвела я итог. — На мой взгляд, самое надежное — это совокупность методов. Вот когда пальцы совпадут, а генетики подтвердят, а еще лучше, чтобы кто-то человека опознал, — вот тогда можно говорить об идентификации.
— Пора применять наши теоретические выкладки на практике, — меланхолически заметил Гена. — Надо определяться, кто есть кто. Как я понял, мы имеем отпечатки пальцев человека, который по документам умер полтора года назад. Ваши предложения?
— Для начала надо решить, верим мы вашей дактилоскопии или нет, — проворчал Кужеров. — Как я понял из выступлений предыдущих ораторов, все вы люди и тоже можете ошибаться. Вот это, — он потряс справкой о смерти Коростелева в колонии, — тоже в помойку не выкинуть. А, Маша?
Я вздохнула:
— Понятно, что надо выбирать: либо справка подлинная, либо экспертиза достоверная. Надо проверять. Кужеров, поехали с тобой в колонию.
Неповоротливый Кужеров застонал:
— Я так и думал! Маша, зачем куда-то ездить? В командировке пить придется, а я только из запоя вышел. Давай запрос пошлем, а они нам фотографию и все данные на Коростелева.
— Сережка, с этими бумажками мы упремся в ту же проблему: отпечатки мертвого человека на свежих вещдоках. Неужели ты думаешь, что нам ответят: ах, извините, мы ошиблись, Коростелев жив-здоров…
— …И спокойно отбывает свой срок в нашем учреждении, — подхватил улыбающийся Гена, — что в лоб, что по лбу.
— Надо ехать туда, в колонию, смотреть все, что есть на Коростелева, все документы, приговор — за что сел, как умер, заключение экспертизы трупа. Там написано в справке, что причина смерти — отравление неизвестным ядом. Вот и надо проверять, при каких обстоятельствах была зафиксирована смерть.
— И что стало с телом, — безрадостно заключил Кужеров, уже прочувствовавший, что от командировки не отвертеться.
— Естественно. Если у нас будут фотографии заключенного Коростелева, предъявим их операм, которые киллера задерживали, может, опознают.
— Так ты думаешь, что киллер — это Коростелев?
— А ты как думаешь? — спросила я Сергея. — Если это его отпечатки на стволе, какие еще могут быть варианты?
— Ребята, а может быть такое, что есть еще один Коростелев с теми же данными? Один в зоне умер, второго по голове стукнули в подъезде? — поинтересовался Гена Федорчук.
— А третий стрелял в “Белоцерковского”, а четвертый мочил мужиков по парадным, — язвительно заметила я.
— Тогда бы нам Информационный центр выдал всех Коростелевых, — возразил Кужеров. — А нам ответили про одного. Слушайте, — у него загорелись глаза, — а паспорт-то у него был? Я имею в виду потерпевшего, которого по голове ударили?
— Правильно, Сергей, — у меня тоже загорелись глаза, — медицинское свидетельство о смерти обменивается на загсовское при наличии паспорта умершего. Завтра с утра надо бежать в загс с запросом, какие документы умершего предъявлялись. Может, по данным паспорта мы что-нибудь проясним… Даже если совпадают данные о личности, номера и серии паспортов не могут совпадать.
Кужеров достал чистый лист бумаги и что-то записал.
— Вот смотрите: пункт первый — проверка сданного в загс паспорта Коростелева, который умер в больнице. Пункт второй: командировка в Мурманск, в колонию, где умер Коростелев.
— Молодец. Пункт третий — допрос вдовы Коростелева… — Тут я замолчала.
Перед моими глазами, как на широком киноэкране, встала сцена в больнице: полные слез глаза Ольги Коро стел свой, ее рука, судорожно вцепившаяся в руку лежащего на больничной койке человека… А потом — ее настойчивое нежелание оставлять больного наедине со мной, ее вспышка ярости, когда Кужеров попытался вывести ее из палаты на время допроса больного, такая же вспышка в моем кабинете, когда я отказала в кремации трупа. А еще — странные слова больного, которые я отнесла за счет амнезии, потери памяти. Странные слова о том, что зовут его не Виктор и, главное, что он никогда не был женат…
