Провожать меня на вокзал пришел только Сашка. Вернее, не то чтобы он пришел меня провожать; он привез меня на вокзал, перед этим доставив домой, умыв, собрав и успокоив, насколько это возможно. Я была ужасно благодарна ему за то, что он не стал в этой предотъездной суматохе заговаривать со мной о наших отношениях. Я надеялась только, что мое чувство к Сашке, обнажившееся наконец-то из-под шелухи предубеждений благодаря Пьетро, не пройдет вместе с сегодняшним настроением. Я приеду из командировки, и мы обо всем поговорим.
В поезде, заметив, что я повеселела, Кужеров благодушно спросил:
— Ну что, Маша, про мужиков своих думу думаешь?
Я созналась, что думаю. И добавила, что жизнь, в общем-то, короткая, и довольно глупо разменивать ее в угоду каким-то жалким амбициям.
— Ну и правильно, — кивнул Кужеров. — Выходи замуж за Сашку, и мировая общественность от тебя отстанет, а то только и разговоров, как бы тебя пристроить.
— Понятно, мировая общественность состоит из людей, которым очень плохо, когда другому хорошо, — пробормотала я, но настроение у меня не ухудшилось.
Я стала думать о том, как отреагирует на новости в моей личной жизни Регина, какими словами обзовет из-за того, что я, по ее мнению, упустила итальянца, и глаза у меня постепенно закрылись. Помню, что я проснулась на мгновение, заботливо уложенная на нижнюю (естественно) полку и укрытая одеялом, встретилась глазами с Кужеровым, который умильно смотрел на меня, словно бабушка на Красную Шапочку, и снова задремала.
Про оставшуюся дорогу могу сказать лишь, что и я, и мой спутник просыпались только на полустанках, когда поезд гулко лязгал, останавливаясь. Зато по прибытии на станцию назначения меня, выспавшуюся на год вперед, уже лихорадило. Какие еще неожиданности готовит нам визит в колонию, где полтора года назад умер человек, материализовавшийся в сегодняшнем дне с пистолетом в руках? Но к этим неожиданностям, мы, уже наученные горьким опытом, подготовились несколько получше. Ребята из Приозерска подвезли нам переснятую с формы номер один в паспортном столе фотографию Ольги Коростелевой. Конечно, для серьезного опознания эта фотография не годилась, она была сделана несколько лет назад и качеством не блистала, но для получения общего представления сойдет. Кстати, в форме номер один нашей фигурантки отсутствовала фотография, которая должна быть вклеена в паспорт по достижении двадцати пяти лет, так что паспорт у нее уже полгода как просрочен. В форме один была указана ее девичья фамилия — Кротова, а сведения о регистрации брака относились к более давнему периоду, чем она сказала мне на допросе. Паспорт на фамилию Коростелева она поменяла не полгода назад, как она сказала мне на допросе, а почти за два года до сегодняшних событий. Интересно, зачем ей надо было врать об этом?
Фотография, изъятая Кужеровым из личного дела бывшего токаря Коростелева, в принципе, могла изображать кого угодно, по ней было неясно даже, мужчина на ней или женщина. Но опять же на безрыбье… По поводу фотографий мы с Кужеровым дружно послали проклятия труженикам вылетающей птички. Я ему рассказала, как сама фотографировалась на заграничный паспорт. Фотография мне нужна была срочно, я заплатила ощутимую для моего следовательского бюджета сумму и пришла за результатом через три часа. Фотограф предложил мне снимки некоей женщины, в которой угадывались бы мои черты, если бы через всю щеку не пролегала здоровущая черная тень.
— Что это? — спросила я фотографа.
— Это? Родимое пятно, — не моргнув глазом, ответил фотограф, который в принципе не мог не понимать, что за этими снимками явилась изображенная на них, собственной персоной.
Стараясь не потерять самообладания, я уведомила его, что без звука заберу фотографии, если ему удастся отыскать это самое пятно у меня на лице. Поскольку миссия оказалась невыполнима, он со скрипом вернул мне деньги, и я обратилась в конкурирующую фирму.
Кужеров мне тоже рассказал, как он в жизни натерпелся от фотографов. Мы сошлись на том, что оба доверяем только одному фотографу на свете — нашему криминалисту Геночке Федорчуку. Гена, кстати, сфотографировал и раненого киллера, когда того уже погрузили на носилки, и даже успел до нашего отъезда проявить и отпечатать снимки, но, отнюдь не по вине Гены, на этих изображениях киллера не узнала бы и родная мать. Под эти снимки так и просилась подпись типа “Краше в гроб кладут”…
Стеценко, кстати, пока раненого киллера не увезли в больницу, по моей просьбе заглянул под бинты на его руках; и подтвердил, что о получении отпечатков рук пока не может быть и речи.
Выйдя из поезда, я с удивлением осознала, что климат Мурманска, оказывается, существенно отличается от климата Петербурга периода бабьего лета. Плохо я в школе учила географию, иначе я сообразила бы раньше, что Мурманск значительно севернее Петербурга. Кужеров, убедившись, что я, как полная дура, не взяла с собой никаких теплых вещей, укоризненно покачал головой, снял с себя куртку и накинул мне на плечи. Но у меня все равно зуб на зуб не попадал под пронизывающим ветром, сдувающим с деревьев остатки бурой листвы.
Автобуса, который должен был довезти нас до нужного населенного пункта, мы дожидались около трех часов, несмотря на изображенное крупными литерами расписание, нагло обещавшее автобус через пятнадцать минут.
Наконец жуткого вида колымага, видимо, в этой местности проходящая под кодовым названием “автобус”, причалила к остановке, и мы погрузились в нее, заплатив водителю по его требованию, как за поезд дальнего следования. Правда, Кужеров, рассчитывавший в этой поездке сэкономить на командировочных, попытался было поерепениться, угрожая, что сойдет и дождется следующего автобуса, на что водитель звонко рассмеялся и спросил, а знаем ли мы, когда следующий автобус.
— Ну и когда же? — попался на удочку Кужеров.
— А весной! — радостно объявил водитель, и вместе с ним захохотали все пассажиры из местных.
Зато по прибытии в колонию мы были с лихвой вознаграждены за все трудности пути. Встретил нас лично начальник колонии, которому позвонили из Главного управления исполнения наказаний; оказалось, что для нас уже накрыт обед в отдельной столовой для руководства. Когда же предусмотрительный Кужеров вытащил из своего вещмешка бутылку “Русского стандарта”, гостеприимный начальник колонии полюбил нас еще больше.
Стол в этом богоугодном заведении был хорош настолько, что полностью затмил даже барашка под розмариновым соусом, отведанного мною во время поездки в Англию. Собственно, ничего удивительного в этом не было — наверняка в этой колонии непыльно отбывал наказание какой-нибудь замечательный повар. Сервировка, кстати, тоже была на уровне, вплоть до рыбных ножей и специальных щипчиков для выжимания лимона к рыбному блюду, и это окончательно убедило меня в том, что повар тут профессиональный, работавший до посадки в солидном ресторане.
Когда мы, отдуваясь с непривычки, доползли до десерта, начальник любезно заметил, что вот теперь можно и о делах поговорить. С нами за столом сидел допущенный к трапезе начальник оперчасти. Начальник колонии кивнул на него и заверил нас, что Михаил Николаевич полностью в курсе интересующей нас проблемы, чего нельзя сказать про него самого, так как он тут руководит всего полгода.
