— Не возьму.
— А мне куда его девать?
— Куда хочешь. Подари Зое, — предложила я.
— А зачем? — искренне удивился Лешка. — Я же с ней уже помирился.
В конце концов они с Васильковым перестали коситься друг на друга, а поначалу ведь дело дошло до взаимных оскорблений. Горчаков сразу полез в бутылку, как будто незнакомый ему опер прямо у него на глазах вероломно отбил любимую женщину у его, Горчакова, лучшего друга.
Я, конечно, не ожидала, что они подерутся в моем кабинете, поэтому достаточно спокойно слушала Лешкины гневные выкрики и язвительные ответы Василькова. И посмеивалась, вспоминая, как Горчаков, этот борец за воссоединение Швецовой со Стеценко, сводил меня поочередно со всеми мужиками, которые ему были симпатичны, надеясь таким образом устроить мою несчастную женскую судьбу. Забыл, небось. А может, он разоряется потому, что не он мне Василькова предложил? Процесс вышел из-под его контроля?
Погруженная в воспоминания, я не успела оглянуться, как эти два гамадрила уже попивали чай за одним столом (причем за моим) и оживленно беседовали на темы, далекие от женской верности и мужской солидарности.
Когда речь промеж них ни с того ни с сего зашла об убийстве Вараксина, я взревновала. И вмешалась в их воркование. Не в силах удержаться, я стала рассказывать Лешке про феноменальные способности нашей сегодняшней свидетельницы. Потом разговор сам собой перекинулся на всякие отклонения от нормы.
— А помнишь, — обратился ко мне Лешка, — у нас в одном районе следовательница была, Лукашенко? Ничего из себя не представляла, за исключением одного. Каким-то образом она видела, где у человека что болит.
— Как это? — заинтересовался Васильков. — Экстрасенс, что ли?
— Ну, типа того. Она сама говорила, что не понимает, как это у нее выходит, но она видит, где “горячие точки” в человеческом организме.
— Могла бы обогатиться, — заметил Коленька.
— Во-во. А вместо этого сидела в прокуратуре и свидетелей пугала. Придет к ней чувак какой-нибудь и готовится лепить горбатого, с мыслями собирается. А она ему вдруг: что ж вы к зубному не идете, у вас ведь зуб болит под пломбой, крайний справа на нижней челюсти. У свидетеля эта самая челюсть и отпадает. Ну его, думает. Раз она видит, что у меня под пломбой болит, значит, вся моя душонка до печенок у нее как на ладони. И начинает говорить правду.
— Эх, Леша, все это ерунда, — вздохнула я, вспоминая сегодняшний допрос. Пока я рассказывала ему про необычную свидетельницу, Васильков только кивал головой и изредка вставлял пояснения.
Лешка, вообще-то, не особо и удивился феноменальным способностям свидетельницы.
— Я ж говорю, бывает. А вы, кстати, машину этого Вараксина осмотрели? — вдруг спросил он, и мы с Васильковым переглянулись.
— Нет, — ответила я. — Интересно, когда мы это могли сделать?
— Да что ты сразу в бутылку лезешь? Я ж просто спросил.
— Да нет, Леша, ты прав. Машину нужно осматривать. Я вообще не понимаю, ребята, что за киллер такой педантичный: труп вывозит, а машину аккуратно ставит на место?
— Колян, а тебя твоя свидетельница не грузит? — Лешка обернулся к Василькову. — Действительно, странно. Если Вараксина увозят из дома, и труп выбрасывают в лесопарке, зачем машину назад пригонять? Не она ли сама его грохнула?
— Нет.
Это мы с Васильковым сказали одновременно. Надо было видеть Люду, чтобы понять, что она не только не могла грохнуть своего сожителя, но и что она готова сама умереть, чтобы отомстить за Вараксина.
Но возвращенная машина путала все карты, и у меня даже мелькнула совершенно безумная мысль, что Вараксин так виртуозно покончил с собой в рощице лесопарка, а его знакомый, забиравший его из дома, — всего лишь помог ему в этом, потому и машину пригнал на место.
А что, надоела Вараксину жизнь с наркоманкой, требующей не только дорогостоящего лечения, но и постоянного напряжения нервов. Думаю к тому же, что деньги шли не на одно лечение, но и на покупку наркотиков. А может, он удержаться не мог и ей составлял компанию, и медленно катился в пропасть, вот и оборвал это все одним махом.
(Между прочим, вопрос об ответственности за причинение смерти или вреда здоровью по желанию потерпевшего в теории уголовного права до сих пор является дискуссионным. То есть по нашему закону, конечно, накажут, если кто-нибудь по доброте душевной лишит жизни тяжело больную бабушку или близкого друга, чья любовная лодка разбилась о быт, а сами эти пострадавшие от жизни более жить не хотят, а покончить с собой или физически не в состоянии, или не решаются. Но теоретики спорят, правильно ли это.)
Но через минуту эта мысль меня оставила. Какими бы ни были жизненные трудности Вараксина, его гипотетическая суицидальность явно не была заразной. А ведь и Шиманчик тоже убит. Уж не говоря о том, что следы на местах обнаружения обоих трупов оч-чень похожи. Вряд ли руководителей “Олимпии” вдруг охватила эпидемия самоубийств, и они их дружно совершают чужими руками. Надо бы вообще-то наведаться в их контору.
— Коленька, — спросила я, — а офис какой-никакой у этих “олимпийцев” был?
— Был, — ответил Коленька. — Так, подвальчик со складскими помещениями. Я и сам думал, что надо туда нос сунуть.
— Надо. И Красноперова искать надо. Ты ищешь?
— Да ищу я, ищу, — с досадой отозвался Васильков. — Давай прямо сейчас и съездим. В контору “Олимпии”.
— Давай, — сказала я, и полезла в ящик стола за бланками, но поехать нам куда-либо сегодня было не суждено. В дверь робко постучали, я пригласила заходить, и на пороге живым укором показалась младшая сестра Кати Кулиш — Алиса.
Она была одета и причесана немножко иначе, чем во время нашего первого знакомства, чуть более по-взрослому, коса была свернута в пучок, губы слегка подкрашены, и от этого Алиса смотрелась строго, как секретарша какого-нибудь большого начальника. Только испуганные глаза выдавали ее юный возраст. Но она без смущения прошла к столу, поискала свободный стул и присела на него, вытащив из сумки школьную тетрадку. Мужики затихли и вопросительно поглядывали на меня.
— Извините, что я без предупреждения, — церемонно начала Алиса, — я у дяди Никиты… Ну, у Никиты Владимировича, у Пилюгина, узнала ваш телефон, но не дозвонилась. Решила просто прийти, вдруг застану. Только я родителям не говорила, что к вам пошла. Они не верят, что можно что-то сделать…
Алиса сбилась с мысли и замолкла, переводя дыхание.
— В общем, мне не хочется их лишний раз расстраивать, — заговорила она снова. — Но я могу вам помочь.
— Алиса, тебе уже есть четырнадцать лет? — спросила я, и она кивнула. — Давай я тебя допрошу. В прошлый раз мы просто поговорили, а сейчас я все запишу в протокол. С четырнадцати лет можно без педагога.
