Алина с тревогой глянула на меня и тут же отвела глаза. Я с удивлением заметил, как посерело ее лицо.
— Почему ты спрашиваешь? — с усилием выговорила она вдруг помертвевшими губами.
— Так, вспомнилось. Мы ведь с тобой так же сидели, да? — на самом деле я был обеспокоен. Тогда, в июне, я почему-то не придал значения брошенной Алиною фразе, сам не знаю, почему. Видно, мысли мои заняты были предстоящей юридической деятельностью, карьерой следователя (я про себя усмехнулся; карьера следователя! Неужели так бесславно она кончилась?). Что еще за пугающая тайна в нашем семействе, о чем Алина сочла возможным намекнуть лишь теперь, спустя пятнадцать лет после смерти ее сестры и деверя, смерти, в которой я до сих пор винил грабителей, забравшихся в дом? Мать и отец, посреди ночи вышедшие со второго этажа на шум у входной двери, зарублены были топором двумя мужиками, уже выломавшими замок. Я спал в своей кроватке, и не слышал шума. И криков родительских тоже не слышал, наверное, все произошло очень быстро, и даже позвать на помощь они не успели. Лишь утром молочница увидела открытую дверь, кровь, уже загустевшую на ступеньках, закричала, сбежались соседи… Мужиков взяли к вечеру в придорожном кабаке, те, пьяные, жаловались, что убитые хозяева дома телами своими перегородили им путь в комнаты, и пришлось бросить топор и уйти несолоно хлебавши. Получается, что мои родители невольно, уже после смерти своей, спасли меня, легши на пути у злодеев.
Теперь я уж и не вспомню, когда впервые услышал все эти подробности: тогда ли, в суматохе перед похоронами? Вряд ли. Никто со мной тогда особо не разговаривал, все только гладили по голове и роняли неискренние слезы о моем сиротстве. Конечно, я мог слышать обрывки взрослых разговоров, но что я тогда был в состоянии понять? И даже тот факт, что я в одночасье стал круглым сиротой, в полной мере мною был осознан только спустя время, уже по приезде в Петербург.
Момент этот, когда мое сиротство вдруг открылось мне во всей его тяжкой откровенности, я помню остро и до сей поры. Было это во время прогулки моей с Алиною по Слоновой улице, широкой, с большим пустырем, ведущей к Смольному монастырю. Алина рассказывала мне, что когда-то здесь помещался особый двор для слонов, которых персидский шах щедро дарил русским императрицам. Я упросил пойти и посмотреть, хоть Алина, смеясь, и доказывала, что ныне слонов там и в помине нет. И мы пошли.
До пустыря пересекли мы несколько параллельных улиц; в деревянных домах, которыми эти улицы были застроены, почему-то даже днем закрыты были ставни, а там, где ставен не было, окна завешены были плотными занавесками, а в глубине крылец стояли большие лампы с зеркальными рефлекторами. Мне эти деревянные строения напомнили вдруг Воронеж, и я спросил у Алины, почему здесь так пустынно и ставни закрыты, и лампы горят, хотя вокруг белый свет. Алина нехотя ответила, что здесь живут гадалки. Мне это слово было незнакомо. Я стал требовать разъяснений, и тут на крыльце одного из домов показалась привлеченная нашими голосами колоритная женщина. Высокая, статная, с гладкими черными волосами, вид она имела устрашающий — отчасти из-за густых черных бровей, сходившихся над переносицей и придававших ее странно-красивому лицу хищное выражение, отчасти — из-за могучего телосложения. Она бросила на меня огненный взгляд из-под нависших смоляных бровей и звучно сказала:
— Иди, сюда, отрок, погадаю тебе. Полусирота, бедняжка…
Я доверчиво потянулся к крыльцу, освещенному зеркальной лампой, но Алина вдруг с неожиданной силой удержала меня и даже закрыла собой от гадалки.
— Зря боишься, — обратилась гадалка к моей тетке, с хищной усмешкой, — ничего плохого не скажу ни тебе, ни мальчику.
— Не надо нам гадать, — глухим голосом ответила тетка и быстро увела меня прочь.
— Кто такой полусирота? — спросил я Алину, когда мы уже гуляли по Слоновой улице.
Алина замешкалась.
— Это дитя, у которого жив лишь один родитель, — наконец ответила она.
— А я разве полусирота? — снова спросил я. Алина присела передо мной на корточки и приобняла меня.
— Нет, детка. Ты круглый сирота, но это не значит ничего. Мы вместе, ты со мной, и не думай про это.
Она поцеловала меня в щеку, и я успокоился. Но вечером, уже в постели, я вспомнил эту страшную гадалку, и ее загадочное слово «полусирота», обращенное ко мне, и забился глубоко под одеяло. В спальне моей было темно, только полная луна робко лила неяркий свет в окошко. Меня дрожь пробрала, но, несмотря на это, я все время нарочно вызывал в памяти гладкие черные волосы гадалки, ее хищные глаза и низкий тревожный голос. «Полусирота, полусирота, отрок», — звучало в моих ушах гулко, пугающе. Почему вдруг сейчас эта сцена всплыла перед моими глазами, так ясно, будто это было вчера?
Я настойчиво глянул на тетку, требуя ответа. Она молчала, сидела передо мной напряженная — прямо как тогда, когда пыталась укрыть меня своим телом от глаз гадалки.
— Почему та гадалка сказала, что я — полусирота? — вдруг спросил я.
Алина, казалось, ничуть не удивилась моему вопросу. Казалось, она, так же, как и я, отчетливо вспомнила тот случай, или даже не забывала о нем все это время. Я сверлил ее глазами, но она молчала. Только по ее нежной, совсем девической щеке текла слезинка.
Я устыдился. Что это я устраиваю допрос своему самому близкому человеку? Ей больно об этом думать, и надо оставить ее в покое до лучших времен. Раз она сама упомянула о какой-то тайне, надо не лезть к ней в душу грязными сапогами, а подождать, пока она сможет все рассказать мне. Протянув руку, я взял ее ладонь в свою и ласково сжал.
— Прости меня, милая, — сказал я, поднося ее руку к губам и целуя. — Прости, я не хотел тебя расстраивать. Все скажешь мне, когда настанет время.
Лицо Алины смягчилось, она всхлипнула и улыбнулась мне.
— Пустое, — тихо сказала она. — Забудь, Алеша. Все хорошо.
Я кивнул в знак согласия. Но мы с ней оба знали, что не все хорошо; что есть какая-то тайна, знание которой тяготит ее, а незнание — меня.
Неожиданно я увидел себя с Алиной со стороны: мы называем друг друга на «ты», я целую ей руку, она ласкова со мной и, возможно, кому-то может показаться, что более ласкова, чем подобает тетке по отношению к племяннику; она выглядит молодо, гораздо моложе своих истинных лет, я же, в силу своего «медвежьего» телосложения, произвожу впечатление человека старше, чем есть на самом деле. Извращенному воображению вид нашей пары и впрямь может подсказать идею о некой двусмысленности между нами. Это больно меня кольнуло, и я выпустил руку Алины из своей.
Подбирая слова, я постарался осторожно объяснить Алине, что некоторое время я буду вне пределов досягаемости, пусть она не волнуется за меня. И если кто-то будет стараться разузнать, где я, пусть это будут даже мои коллеги, ей не следует ничего говорить им. Алина серьезно кивнула и не стала ни о чем меня расспрашивать, хотя по глазам видно было, что она разволновалась не на шутку. В доме было тихо, закрытые от непогоды окна не впускали уличный шум, и мне на мгновение захотелось махнуть на все рукой, остаться тут, в родном доме у Алины, наесться вкусного обеда, искусно приготовленного старой Глафирой, потом улечься на свежие, пахнущие лавандою, простыни, наглаженные горничной, — и заснуть до утра, а там будь что будет. Но я поборол в себе эту слабость и понял, что с каждой минутою мне все труднее будет покинуть этот дом, а потому надо идти.
