Мне и в голову не приходило, что я способен сделать память о жене источником страданий.
— Вам нужно решиться и посмотреть сквозь боль.
— То есть?
— Лея мне говорила: мы находим именно то, что искали. В этом состоит величайший секрет жизни. Не какие-то силы, а мы сами решаем, направить ли свою жизнь на добро или на зло, сделать ее красивой или уродливой.
Я задумался над ее словами.
— Лея рассказала мне историю. Одна газета решила устроить эксперимент. Город не помню, но это и неважно. Человек спустился в метро и стал играть на скрипке. Был час пик. Мимо него спешили тысячи людей. А он играл. Редко кто бросал ему деньги. Большинство даже не поворачивали головы и проходили мимо. Потом он закончил играть, убрал скрипку в футляр и ушел.
— И кто же это был? — спросил я, впервые слыша про такой эксперимент.
— Один из величайших скрипачей мира — Джошуа Белл. Билеты на его концерты в Карнеги-Холле распродаются заранее. Самый дешевый стоит сто долларов. Пьеса, которую он играл, — одна из красивейших и сложнейших произведений для скрипки. К тому же он играл на скрипке Страдивари стоимостью в два миллиона долларов… Мне очень нравится эта история. В ней — все жизненные принципы Леи.
— Наверное, ваша подруга остановилась бы и дослушала до конца, — предположил я.
— Не сомневаюсь. Накануне моего отъезда она сказала: «Элли, в мире хватает тех, кто перестал искать красоту. А потом они еще и удивляются, почему все в их жизни складывается отвратительно. Не будь одной из них. Способность воспринимать красоту дана Богом. Особенно способность видеть красоту в других людях. Ищи ее в каждом, кто тебе встретится, и ты ее найдешь. Каждый несет в себе искорку божественности. И каждый, кого мы встречаем, способен нам что-то передать».
Мне почему-то вспомнился Уилл — безрукий и бездомный бородач, толковавший мне что-то об «учительской книге».
— Наверное, вы до сих пор переписываетесь или перезваниваетесь с Леей, — произнес я.
— Нет. Лея покинула этот мир. Она умерла от рака, когда я училась на первом курсе. — В ее глазах блеснули слезы. — К счастью, в последние минуты ее жизни я находилась рядом.
Элли опустила голову, вытерла слезы и продолжила:
— За день до смерти Леи я сидела возле ее постели. Она протянула руку, потрепала меня по щеке и сказала: «Когда тебя привезли к нам после кражи в супермаркете, члены суда видели в тебе еще одну проблемную девчонку. А я увидела тебя иной. Способной на большее. И не ошиблась».
— Она умирала в сознании?
— Да. А в тот вечер она мне сказала еще вот что: «Всегда помни, Элли: Бог не просто так приводит к нам людей. Только помогая другим, мы можем спасти себя».
— Потому вы утром и спросили меня, как я себя чувствую?
— Я поняла: вы — один из тех, кто послан мне на жизненном пути.
— Я очень рад, — признался я.
Элли сильно стиснула мою ногу.
— Пожалуй, вам пора спать, — сказала она.
У меня в голове еще звенели слова Элли. Мне не хотелось ее отпускать.
— Вы завтра работаете?
— Нет. Я обещала подруге помочь ей с покраской гостиной.
Я встал, взял Элли за руку и помог подняться. Мы дошли до двери и некоторое время молча смотрели друг на друга.
— Спасибо вам, Элли. И за массаж, и за пищу для тела, и за пищу для размышлений…
— Надеюсь, вам помогло.
Она обняла меня. Когда мы расставались, она произнесла:
— Дадите мне знать, когда доберетесь до Ки-Уэста?
— Конечно. Как мне вас найти?
— Через «Facebook». Эллисон Линетт Уокер.
— Значит, ваша фамилия — Уокер?
— Она бы лучше подошла вам, — улыбнулась Элли.
— Обещаю прислать вам песка с океанского побережья.
— Буду очень рада.
Она вышла на крыльцо.
— Элли! — окликнул я.
Она повернулась.
— Спасибо вам.
Элли поцеловала меня в щеку.
— Легкой вам дороги.
И она растворилась в темноте.
ГЛАВА 28
«Мы не знаем, о чем написано в книге, пока не раскроем ее. Сегодня мне встретилась просто удивительная женщина».
Из дневника Алана Кристофферсона
Проснувшись утром, я не торопился вставать. Лежал и думал. Впервые за многие дни на меня не давил груз горя. Что-то во мне изменилось, причем сильно. Я начал ощущать надежду. А может, я снова (пусть только частично) почувствовал Маккейл. Настоящую Маккейл, а не тот призрак, что я соткал из горя.
Я встал, принял душ и собрал вещи. Все, что я вчера стирал, высохло, не считая двух пар самых толстых носков. Времени досушивать их у меня не было, и я запихнул их в рюкзак.
Я запер бунгало и направился в ресторан, надеясь все-таки увидеть там Элли. Меня встретила другая официантка. Я вернул ей ключ от бунгало и заказал себе завтрак: блины с банановым сиропом и фирменный омлет с ветчиной, луком, помидорами и зеленым перцем. Сверху это произведение кулинарного искусства украшали сыр чеддер и сметана.
В половине девятого я двинулся дальше. Дорога по-прежнему тянулась под уклон. Рядом неспешно текла река Виначи. Я шел в том же направлении и тоже довольно неспешно.
Я шел весь день. В закусочной, встретившейся мне по пути, я съел яблоко, банан и пару оладий. Узнал, что в Ливенуорте есть неплохой супермаркет.
Элли очень точно обрисовала мне Ливенуорт. Городок выглядел так, будто его аккуратно вырезали и перенесли из Альп в центральную часть округа Челан. Главная улица встретила меня остатками Октоберфеста — декоративными снежинками, свисавшими со старомодных фонарных столбов (наверное, такие столбы были когда-то в немецких городах). Я ничуть не удивился, насчитав в этом туристском раю не менее дюжины гостиниц. Выбрал ту, что подешевле, — «Рыцарский постоялый двор».
Естественно, мне захотелось отведать немецкой еды. Я быстро нашел подходящий ресторан, где заказал самую что ни на есть немецкую пищу: шницель по-венски, печеночный паштет, квашеную капусту и клецки по-швабски с «егерской» подливой.
Однажды мы с Маккейл решили сходить в немецкий ресторан. Там она чувствовала себя, словно больной диабетом на шоколадной фабрике. Маккейл тщетно пыталась найти в меню что-нибудь помимо громадных хот-догов. Закончилось тем, что я повел ее в ближайший «Макдоналдс».
Вспоминая тот случай, я рассмеялся. Надо же, впервые от мыслей о жене у меня не перехватило горло и не сжалось все внутри.
ГЛАВА 29
«Ночь я провел в Ливенуорте — игрушечном баварском городке, перенесенном в штат Вашингтон. Я съел настоящий немецкий обед, который, как мне кажется, ближайшие две недели будет путешествовать в моем желудке. У немцев есть поговорка: „Ради хорошего обеда можно и на виселицу пойти“. Не знаю, находились ли такие любители, но в том, что съеденная пища будет теперь „висеть“ у меня внутри, я не сомневаюсь».
