Восхитительный пикник у искусственного озерца. Расслабились, едим, выпиваем. И вдруг из озерца рожа с красными ушами выныривает:
— Флоп!
Шею морщинистую тянет, смотрит надменно, но с любопытством.
Я (удивленно). — Ой…
Она (заносчиво). — Что «ой»?
Я (радостно). — Ха-ха!!! Красноухая черепаха!!!
Она (надменно). — Ха-ха, белоухая женщина…
— Ну, ты как тут? — спрашиваю.
— А раасвэ мы на «ты»? — Черепаха фыркнула, медленно проплыла в другой конец пруда и, не попрощавшись, нырнула, оставив на воде аккуратный круг очень правильной формы.
Тут даже черепахи эстонцы…
Концерт Раймонда Паулса на острове Сааремаа.
Маэстро играет, аккомпанирует, хвалит рояль, говорит, такой звук, такой чистый, такой густой, сильный звук… Латышский Маэстро по-русски хвалит рояль «Эстония». Какая интеллигентность, какая образованность, какая толерантность.
Старый заросший парк в городе Куресааре на острове. Концерт в летнем театре рядом со старинным замком. Ласковая такая погода. Косое вечернее сквозистое солнце раскрасило сосны в оранжевое и фиолетовое… Прозрачный теплый вечер. А со сцены чарующая музыка Паулса, и мальчик тихо, проникновенно поет:
— «Когда… меня… не… будет…»
И каждый в этом огромном театре: и зрители, и фоторепортеры, и птицы, и сосны вокруг, и ветер — все замерли, все слушают и думают: «Когда… меня… не… будет…»
Песня закончилась. И зал сидел в тишине. И где-то зловеще отозвался ворон. Раз, другой. Замолк. Вечный мудрый эстонский ворон.
Когда… меня… не будет…
Добрая, ироничная Рэт, управляющая гостевой резиденцией мэрии Таллина, говорит:
— О, если бы я была связана с «политтикой», я бы не пережила здесь 16 мэров. Необходимость сущесттвованыя обосттряет способностти.
Рэт кивает на портрет за своей спиной на стене:
— Для простого человека нетт никакой разниццы, кто т-там висит-т. Свобода для инт-телектуальных лютэй важнее, чем для тех, кто в шахт-тэ или в полэ. Самое любимое блюдо эстонцев — короховый суппчык, а характерное свойсттво личностты — нетороп-пливост и сдравый смысыл.
Б.Н. говорит:
— Скажите, Рэт, а когда у вас президентские выборы?..
— Нэ скорро… А чтто?
— Вы вполне могли бы в них участвовать!..
Мы все, не сговариваясь, хором:
— И выиграть!
Рэт смеется:
— Сделатт вам суппчык?!
Нам пришлось ежедневно общаться с представителями власти — с мэрами, вице-мэрами, министрами, депутатами…
Все приходили или приезжали без свиты, без толпы сопровождающих бойких ассистентов или секретарей, спичрайтеров или имиджмейкеров, тем более без охраны, часто сами за рулем или пешком. Вице-спикер парламента Эстонии Лайне Рандъярв, бывшая министр культуры, пришла на встречу под руку со своей элегантной мамой, была весела, сидела со всеми за столом, шутила, пела, даже сыграла на фортепиано что-то изысканное и мелодичное из эстонских композиторов. Сыграла профессионально, легко и чувственно. Просто так вышла к эстраде, села за фортепиано и сыграла, вне программы, от избытка добрых к нам чувств.
А в аэропорту Меэйлис — наш добрый друг и хозяин — говорит:
— Познакомься!..
Девушка стройная, в джинсах и яркой курточке, очень симпатичная брюнеточка. Уверенное крепкое рукопожатие.
— Министр экологии, — говорит Меэйлис.
Она подкатила свой огромный чемодан к стойке регистрации, легко подняла его, опустила на весы и почти вприпрыжку побежала на посадку. Министр экологии Эстонии.
Кстати, в этом году Таллин по чистоте воздуха признан первым городом Европы.
Плюс чистота на улицах — садись, сиди, ложись, лежи, отдыхай. Почти все время шли дожди, но мои новые сандалии остались чистыми абсолютно, чуть стерлась кожа от прогулок по брусчатке.
Часто у меня бывает так, будто я стою сбоку, с краешку, как будто меня здесь нет. И я смотрю собачьими глазами на эту жизнь со стороны. И сама становлюсь прозрачной, и меня никто не видит. Я делаюсь абсолютно невидимой, и люди проходят сквозь меня, не замечая.
«Что я тут делаю?» — такое иногда возникает ощущение. И я стараюсь уйти, убежать, спрятаться и уже где-нибудь в норе полностью отдаться страданиям и слезам, что я здесь чужая и никому не нужна. Это очень страшно, это очень больно, когда сквозь тебя проходят.
А вот на базарчике, рядом с таллинской Ратушей я вдруг почувствовала себя живой, радостной, вдруг поняла, что я тут делаю, почувствовала себя частью этого доброго и веселого карнавала. Шляпки мерила, к сувенирам приценивалась, с продавщицами разговаривала, под музыку пританцовывала. И вдруг стала замечать людей, прозрачных, с остановившимися лицами «что я тут делаю», людей, сквозь которых проходят как сквозь туман. Людей, чье время рассеивается у меня на глазах и уходит, уходит. Смотрела им прямо в глаза, отвлекала прикосновением легким к плечу или локтю, будила, приводила в чувство… И на их вопрос: «Что мы тут делаем?» — отвечала четко, прямо и ясно:
— Радуемся!..
А они говорили, скукожив мордочки:
— Хм… Марципаны… Да разве это полезно? Для печени там, для кожи там, для сосудов там… Разве это полезно? Для организма?
— Да, — отвечала, — полезно.
Марципаны. Веселые лакомства ручной работы. Для чего они? А ни для чего, так, исключительно для радости, чтобы минуту или две поудивляться жизни. Марципан. Штучка такая забавная, про детство. Из детства. Для детства. Пингвин. Машинка. Сердечко. Зайчик. Хочешь — ешь, хочешь — играешь, хочешь — любуешься. И то, и другое, и третье — чистое наслаждение. Бесцельное, ребячье, очень-очень полезное…
Времени было мало. Мы попросили у организаторов полчаса, забежали в «Viru», гигантский торговый центр, и за семь минут купили мне дивные синие, к концертному платью, маленькие, ну прямо как игрушечные, туфельки.
Водитель, увидев нас, не поверил своим глазам:
— Эээээ… Купппылы?
— Да.
— Эээээ… Туфлы?!
— Да-да…
Водитель долго молчал, но напряженная спина красноречиво говорила о том, что он озадачен. А потом все-таки не выдержал. И на светофоре, пока стояли, повернулся к нам всем корпусом и уточнил:
— А мерылы?! Туфлы? Или так-к-к купылы?
Опять афтерпарти. Уже после концерта, в котором участвовала сама. Афтерпарти в армянском ресторане. Хозяин — Миша. Его в ресторане нет, но повсюду чувствуется его присутствие: в домашней атмосфере, в поведении официантов — дружеском, как будто знают тебя сто лет и ты наконец пришел, в блюдах армянской кухни, приготовленных по-домашнему, в запахах чистоты и уюта.
