– Я, Виктор Алексеевич, краснеть давно
разучился, – усмехнулся в трубку Ольшанский. – Но Ковалева к вам с
большим удовольствием переадресую. Он каждый божий день мне звонит, отчета
требует, как мы ищем насильника. Вот вы заодно перед ним и отчитаетесь. Я
сегодня звонил в клинику, где лежит девочка, врач сказал, что прогноз
благоприятный, есть надежда, что она со дня на день заговорит.
– Понял, – коротко ответил Гордеев. – Там
будет дежурить кто-нибудь из моих ребят, чтобы момент не упустить. Спасибо.
Положив трубку, Гордеев прикинул, сколько времени ему
понадобится на подготовку к визиту Ковалева. Лукавил хитрый Колобок, когда
просил требование на допрос. Никакой допрос ему был не нужен. Ему нужен был
Ковалев здесь, вот в этом кабинете, нужна была его реакция на фамилию Шумилина.
А как иначе можно заполучить Ковалева, не открывая перед следователем все
карты?
Виктор Алексеевич решил сначала покончить с другими
неотложными делами, в числе которых была и проверка версий по делу Филатовой.
Поскольку никого из работающих по этому делу на месте не
оказалось, Гордеев вызвал к себе Каменскую. Настя подробно рассказала ему обо
всем, что сделано.
– С корыстным мотивом на сегодня мы закончили, от
«ревности» остался маленький хвостик, Доценко сейчас доделывает.
– И потом что?
– Потом перейдем на второй уровень сложности.
– Соображения есть?
– Ну… – Настя помялась. – Есть кое-что. Последний
любовник Филатовой работает в Интерполе. Наркотики, оружие, контрабанда – сами
понимаете, вещи серьезные. Может быть, Филатова – средство давления на этого
Идзиковского. Все отмечают, что последние два-три месяца она была чем-то
подавлена, расстроена. Ее начальник связывает это со сложными отношениями с
руководством, с сотрудниками министерства. Но не будем забывать, что Филатова
была особа очень скрытная. Не исключено, что перемена настроения была связана с
тем, что ей или Идзиковскому угрожали, может, их шантажировали.
– Годится, – одобрительно кивнул Гордеев. –
Еще что-нибудь есть?
– Еще есть версия о мести, так сказать, на научной
почве. Но, – Настя сделала выразительный жест рукой, – это уже больше
ста. Это уже почти двести.
…Когда-то давно Гордеев спросил у Насти, как ей удается
выдвигать порой совершенно невероятные версии. Она тогда ответила, что версии
кажутся невероятными только тем, у кого мышление физика. Физик проверяет первые
99 чисел, убеждается, что все они меньше 100, из чего и делает вывод, что
вообще все числа меньше 100. Ведь 99 экспериментов – вполне достаточно для
научного вывода. А у нее, Насти, мышление гуманитария, испорченного
математикой, а для математика все числа равноправны и имеют равную вероятность
проявления – и бесконечно большие, и бесконечно малые…
– Доценко с манекенщицей закончил, так что Идзиковского
будут разрабатывать он и Ларцев. Коротков пока занят Плешковым, так что свои
«двести» будешь отрабатывать сама, – заключил Гордеев. – Я позвоню в
институт, тебе привезут все бумаги Филатовой.
– Только все-все, Виктор Алексеевич, из сейфа, из
стола, из дома. Все до последней бумажки. И настольный календарь. И записные
книжки.
– И черта лысого в ступе, – засмеялся
Гордеев. – Ладно, иди.
* * *
Пока полковник Гордеев готовился к беседе с советником
вице-премьера Ковалевым, а Настя заканчивала ежемесячный аналитический отчет в
ожидании, когда ей привезут бумаги Филатовой, долговязый красавец Миша Доценко
ехал из здания Министерства внутренних дел на Житной к себе на Петровку. Он
только что закончил беседу с Александром Евгеньевичем Павловым, неудачливым
поклонником Ирины Филатовой, и остался этой беседой крайне недоволен.
Во-первых, он был недоволен собой, так как не посмел достать
диктофон. Уж очень надменным и вальяжным оказался полковник Павлов. Конечно,
если бы у сыщиков были миниатюрные магнитофоны с достаточно чувствительным
микрофоном, которыми можно пользоваться, не вынимая их из кармана, тогда другое
дело. А с такой допотопной техникой, как у них, не работаешь, а только
позоришься.
Во-вторых, он был недоволен Ириной Филатовой, которая, как
выяснилось из беседы с Павловым, и с ним находилась в близких отношениях. Миша
по молодости лет еще не избавился от романтического отношения к женщинам и
особенно к любви. Ему очень понравился дружелюбный, интеллигентный Кирилл
Идзиковский из Интерпола, и он искренне негодовал на покойную за то, что она
могла изменять такому отличному парню с этим самоуверенным холеным Павловым.
И в-третьих, деликатный Миша был недоволен самим Павловым,
который не только, нимало не смущаясь, тут же признался, что состоял с
Филатовой «в интимной связи», а более того, даже как бы хвастался тем, что
сумел завоевать, сломить сопротивление этой строптивой красавицы. Особенно
разозлило Мишу то, что Павлов оказался кандидатом юридических наук. Он хорошо
помнил, как, со слов Захарова, отзывалась Ирина о министерских чиновниках с
учеными степенями…
Жара стояла такая, что даже метро, где обычно бывало
прохладно, наполняла противная влажная духота. Рубашка прилипала к спине, по
ногам под легкими брюками медленно стекали щекочущие капельки пота. Миша,
забившись в угол вагона, постарался отвлечься от недовольства и повторял в уме
показания Павлова, чтобы как можно точнее изложить разговор Каменской. Перед
Настей Миша Доценко благоговел, называл ее Анастасией Павловной и ужасно
стеснялся того, что она обращалась к нему на «вы». Ему казалось кощунственным
называть это интеллектуальное божество Аськой…
Но какой же все-таки мерзкий этот Павлов! «Мы с Ирочкой
давно знакомы. Когда она готовила кандидатскую, приезжала к нам в Сибирь
собирать материалы. Я ей, конечно, посильную помощь оказывал, сами понимаете,
без звонка от руководства никто никаких сведений не даст. И уж тем более в
колонию не пустят, а ей нужно было с осужденными беседовать. Ну а когда я
собрался диссертацию писать, я уже был тогда начальником следственного отдела,
Ирочка мне советами помогала, книги рекомендовала. В общем, знакомство у нас
старинное. А с прошлого года, как меня в Москву перевели, дружба наша
возобновилась. Не сразу, не сразу, согласен, драться пришлось за Ирочку,
бороться…» Я, Я, Я! Как будто Доценко пришел не о погибшей женщине говорить, а
писать биографию Александра Евгеньевича Павлова, выдающегося борца с
преступностью! Да, но ревностью здесь и не пахнет. Этот самовлюбленный самец
даже и мысли не допускает, что его могли обманывать. Он честно дрался за свою
добычу, и добыча эта принадлежит ему безраздельно. Осталось проверить, что он
делал в ночь с двенадцатого на тринадцатое июня, и версию «ревность» можно с
чистой совестью похоронить.
По мере того, как Доценко пересказывал Насте Каменской все
детали разговора с Павловым, ее лицо каменело.
– Кажется, я опять ошиблась. – Настя огорченно
покачала головой. – Спасибо вам, Миша.
Не оттого расстроилась Настя, что надежда на Павлова как на
возможного убийцу-ревнивца не оправдалась. Настя сожалела, что ошиблась в Ирине
Филатовой. Положив перед собой ее фотографию, Настя всматривалась в лицо Ирины.
Короткие темные волосы, модельная стрижка, высокие скулы, красивый разрез глаз,
короткий нос, очаровательный неправильный рот, невыразимо женственная улыбка.
«Неужели ты меня обманула, Ирочка? – думала Настя. – Мне казалось, я
знаю тебя, я тебя чувствую, как будто ты много лет была моей подругой. Я думала
о тебе пять дней, я была уверена, что поняла твой характер. Я мысленно
разговаривала с тобой, задавала тебе вопросы и слышала твои ответы. А ты на
самом деле совсем другая? Ты не только ловко морочила голову своим
возлюбленным, но и лгала своей близкой подруге Люде Семеновой, когда говорила,
что лучше переспишь с нищим в подземном переходе, чем с Павловым. Ты обманывала
своего начальника, когда приезжала расстроенная якобы из министерства и
говорила, что это Павлов тебя разозлил. А куда же ты, голубушка, ездила на
самом деле? После каких свиданий ты возвращалась на работу в состоянии, близком
к истерике? Где же твое настоящее лицо, Ирочка Филатова?»
