Не найдя того, что искала, Настя взялась за ежедневники.
Обычные записи – отмечены совещания, необходимые звонки, дни рождения. Одна
страница сплошь покрыта тщательно выписанными словами «Владимир Николаевич», то
прописными буквами, то строчными, то печатными, то с завитушками и вензелями.
Так бывает, когда сидишь на скучном собрании и делаешь вид, что записываешь.
Интересно, кто такой этот Владимир Николаевич? Очередной поклонник? Ай да
Ирочка!
Странное все-таки это дело, подумала Настя. Все время
вылезает то, чего не ждешь, и упорно не находится то, что непременно должно
быть.
– Лешик, подними меня! – попросила Настя и, уже
стоя и облокотившись на кухонный шкаф-пенал, вдруг спросила: – Как ты думаешь,
может человек быть скрытным, замкнутым и одновременно насквозь фальшивым?
– Теоретически, наверное, может, – кивнул
Леша. – А практически – вряд ли. Это неэкономично.
– Поясни, – потребовала Настя.
– Если человек скрытный и замкнутый, то зачем ему врать
и притворяться? Это же огромная затрата энергии. Проще ничего не говорить.
Скрытность и замкнутость и откровенная фальшь – два разных способа достижения
одной и той же цели: не дать окружающим узнать, какой ты на самом деле. Не
открыться. Обычно человек выбирает только один способ, в зависимости от своего
характера и стиля мышления. Оба одновременно плохо сочетаются, – произнес
Леша, не отрываясь от карт.
– Вот и я так думаю.
А про себя Настя добавила: «Зачем же вы врете, Александр
Евгеньевич? В диссертации Ирины нет ни единой цифры по Энской области, где вы
изволили жить и работать. В ее записной книжке нет ни одного телефона с кодом
Энска. И вашей фамилии там тоже нет. Ваши координаты записаны у нее на
перекидном календаре, на листочке от 15 октября за прошлый год, но координаты
новые, московские. И против них стоит большой вопросительный знак. Так зачем же
вы говорите нам неправду?»
К вечеру боль в спине почти совсем утихла, и Настя отправила
Лешу домой в подмосковный Жуковский, клятвенно заверив его, что с укладыванием
в постель и с утренним вставанием она справится сама.
Вытянувшись на спине под одеялом, Настя мысленно
восстанавливала картину убийства Филатовой. Вот Ирина поднимается на девятый
этаж, хлопает дверью лифта, отпирает квартиру. Просыпаются старики соседи.
Ирина входит в темную прихожую, и здесь происходит нечто, пока не совсем
понятное. Но к этому можно вернуться потом. Ирина теряет сознание, убийца
кладет ее на пол в прихожей, снимает обувь и ставит ее под вешалку – следов
мокрых кроссовок на кухне не обнаружено. Потом несет Ирину к плите,
прикладывает ее руку к нужному месту. Сам он в резиновых перчатках, ему ток не
страшен. Ирина получает электротравму и мгновенно умирает. Убийца хорошо слышал
стук двери лифта и громкий щелчок замка, он понимает, что кто-нибудь мог и
проснуться. Лишний шум для него опасен, поэтому он не дает телу Ирины свободно
упасть на пол. Он наносит ей удар по затылку плоской поверхностью сиденья
кухонной табуретки, чтобы имитировать удар об пол, но не очень точно
рассчитывает силу удара – он оказывается слабее, чем нужно. Осторожно кладет
труп на пол, придает ему нужную позу. И уходит. Разумеется, у него были ключи,
при помощи которых он попал в квартиру. Экспертиза не обнаружила на замке
следов взлома. Он мог бы, уходя, запереть квартиру, но уж очень неудачным было
время, он побоялся, что кто-нибудь услышит лязгающий звук замка. Поэтому он
поднимает рычажок-«собачку», оставляя дверь плотно притворенной, но не
запертой. Остается вопрос: отчего Филатова потеряла сознание, когда вошла в
квартиру? В противном случае, если убийца ей незнаком, она бы подняла шум, и в
любом случае, даже если в квартире был знакомый, – не стала бы снимать
обувь, ведь ей надо отдать деньги Захарову. Что же сделал убийца? Хлороформ?
Айрумян следов не обнаружил. Удар по голове? Тоже нет. Какой-нибудь
парализующий газ? Все это не годится. Гурген – опытнейший эксперт, он не мог бы
этого упустить. Так что же? Что же?
Глава 5
В понедельник, двадцать второго июня, едва Гордеев успел
закончить оперативку, его вызвал к себе начальник. По его лицу Гордеев понял,
что ничего хорошего не ожидается.
Генерал начал сразу на повышенных тонах:
– Чем вы там, черт возьми, занимаетесь?! Мне
следователи телефон оборвали – жалуются на твоих ребят. Своевольничают, дерзят,
язык распускают где не надо!
«Петраков, – подумал Виктор Алексеевич. –
Недоволен, что не дали закрыть дело Филатовой. С этим ясно. Дальше что?»
– Отираются по академии, понимаешь ли, по институту,
порядочных людей от дела отрывают! – продолжал выговаривать
генерал. – Убийство сотрудницы из Дома моделей еле-еле вытянули, на
последних секундах буквально. И вообще претензий к твоим ребятам много, а к
тебе – особенно. Что за девицу ты у себя пригрел? Чем она у тебя занимается?
Чай тебе заваривает да юбку задирает по первому требованию?! Хорошо устроился,
Гордеев, ничего не скажешь! Содержишь у себя под боком любовницу за офицерскую
зарплату из государственного кармана. Что молчишь? Стыдно?
– Товарищ генерал, – осторожно начал
Гордеев, – на меня или на Каменскую пришла анонимка?
– Да при чем здесь анонимка! – взорвался
начальник. – Вся Петровка только об этом и говорит! Люди ночами не спят,
ноги до мозолей стаптывают, язвы себе наживают, света белого не видят, а она
сидит себе и бездельничает! Совесть ты совсем потерял, Виктор Алексеевич, вот
что я тебе скажу! Вот ты приведи мне хоть один пример, чего это твоя Каменская
сделала полезного? Ну? Хоть один пример!
«С этого бы и начинал, – зло подумал Гордеев. –
Гадости про Настю вся Петровка, положим, не говорит, а те, кто говорит, делают
это не первый год. И вы, любезный товарищ генерал, эти разговоры не вчера
услышали. А вот то, что кто-то вас накрутил не далее как на днях, – вот
это точно. Кто-то очень хочет узнать, чем мы занимаемся, а заодно и мне
настроение испортить. А вы, товарищ генерал, попались на удочку, и теперь вас
дергают за веревочку, как марионетку. Вы хотите меня побольнее ударить, чтобы я
начал оправдываться и раскрылся. Примеры вам нужны? Ох, не хотел я отдавать
Настю, видит бог, не хотел, но очень уж сильно вы меня обидели, заподозрив в
прелюбодействе».
– Что ты молчишь? – продолжал напирать
генерал. – Ответить нечего? Или придумываешь на ходу, что бы такое хорошее
про свою телку сказать?!
«Ну, благословясь!» – сказал сам себе Гордеев и быстро,
взволнованно, словно оправдываясь и как бы выбалтывая под влиянием обиды свои
маленькие тайны, поведал начальнику кое-что про роль Каменской в работе по делу
об изнасиловании Наташи Ковалевой, и про Интерпол, и про многое другое…
По пути от начальника к себе Виктор Алексеевич заглянул к
Насте. Та сидела, погруженная в филатовские бумаги, сосредоточенно вникая в их
логику.
– Ты как себя чувствуешь, Стасенька?
Настя вздрогнула. Этим ласковым именем Колобок называл ее
крайне редко, только в самые тяжелые или ответственные минуты.
