Павлов поежился. Эта мерзавка Ирина была права только
наполовину, если будет скандал – ему всегда можно слинять из органов.
Подумаешь, карьера! Гроши. Но на вторую половину она не была права, потому что
вторая половина… Ох, лучше об этом не думать. Он в живых не оставит. Я ведь ему
поклялся, что в Энске за ним ничего не осталось, все стерильно, никто не
докопается. И он мне поверил. Но предупредил, что если по моей вине что-нибудь
случится, то мне не жить. За обман и непослушание он наказывает беспощадно. За ним
– такая сила, что думать страшно. Международная наркомафия. Посадила его
генеральным директором СП, через которое деньги отмывают. И условие поставила:
в России ты должен быть кристально безупречен, на твое СП не то что тень, намек
на тень не должен попасть. И он дал им гарантию, а под этой гарантией – его,
Павлова, честное слово. А он допустил такой промах с этими дурацкими
карточками! Разве пойдешь сейчас к нему признаваться? Следующего утра уже не
увидишь. У них дисциплина жесткая. Поэтому и «заказника» пришлось искать через
Бориса, хотя и понимал Павлов, как это рискованно. Лучше было бы через него, конечно,
но ведь пришлось бы объяснять, в чем дело, а это все равно что приговор себе
подписать. Нет, в сравнении с ним никакой скандал не страшен. Хорошо, что Борис
ничего не знает, а то со страху бы уже на Петровку побежал. Или к нему…
От этой мысли Александр Евгеньевич вмиг похолодел. «Да
нет, – успокаивал он себя, – не может быть, Борис его не знает. Борис
вообще не знает, что в этом деле есть кто-то второй. Может догадываться, что не
один он такой у меня, но кто конкретно – не знает. Но он -то знает, от него я
не посмел скрыть. Лучше не думать об этом.
В конце концов пока еще ничего не случилось. Ариф был на
похоронах, послушал разговоры. Ничего опасного, все думают, что ее убили из-за
любовника. То ли из ревности, то ли из-за этого, из Интерпола. Наша цыпочка-то
монашкой не была, вот и пусть крутятся теперь. Удачно он придумал с этой
любовной историей, проглотили и не поморщились. Зато теперь думают, если она
роман с ним сумела скрыть, так, может, у нее еще какие-нибудь мужики есть, про
которых никто не знает. Пусть раскапывают. Главная опасность была в этой
Каменской, про нее прямо легенды рассказывают. Если бы у Ирины хоть одна
бумажка завалялась, эта мышь бесцветная ее тут же зубами бы ухватила. Но,
видно, не нашлось такой бумажки. Да и в отпуске Каменская. Так что проехали.
Можно вздохнуть свободно. Завтра же наведаюсь к Гордееву, спрошу, как дела. А
то в глаза бросится: к Каменской ходил, даже два раза, и вдруг перестал. Будем
поддерживать реноме безутешного вдовца.
Интересно, как все-таки эта девка меня вычислила? Неужели
Ариф? Сколько раз спрашивал ее – так и не сказала. Фамилию мою нашла по
автореферату, но это я только сейчас сообразил. Я же тогда, пять лет назад, и
представления не имел, что эти авторефераты рассылаются чуть не по всей стране,
во все юридические вузы. Принес девочкам в ученый совет коробку конфет и
бутылку коньяка, они все без меня сделали. Но фамилия – ладно, а вот как она
про остальное узнала? Наверное, все-таки Ариф, больше некому. Клянется,
сволочь, что не говорил ей ничего, но как проверишь. Правду говорят, Восток –
дело тонкое. Когда я ему в Баку звонил, просил диссертацию в Москве забрать, он
все ждал, что я про деньги заговорю, сам не спрашивал. По голосу слышно было,
не одобрял. Да кто он такой, чтобы меня одобрять? Попался у меня в области на
золоте, еле-еле я его отмотал. Вечный мой должник. Правильно я тогда сделал,
что денег с него не взял, как чувствовал, что пригодится еще. Вот и пригодился.
Не верю я ему, ох не верю, но выхода-то нет, опереться больше не на кого. Борис
не в счет, за ним самим глаз да глаз нужен. Трудно работать, когда кругом все
чужие. Вот в области меня каждая собака знала, любой вопрос мог решить, не
отходя от телефона. А здесь… Зачем мне нужна была Москва? Зачем соглашался?
Дурак. Да разве ж меня спрашивали? Согласился, потому что он велел…»
* * *
Борис Васильевич Рудник серьезного сопротивления не оказал.
Настя не переставала удивляться тому, как легко у нее все получилось, как
быстро, поддаваясь малейшему нажиму, он выкладывал ей все, что она хотела
услышать. Похоже было, что Павлов звонил ему еще раз и провел подготовительную
работу. Несмотря на то что Колобок предупреждал о нервозности Рудника, реальная
картина превзошла все ожидания. Он был не просто нервозен, не просто расстроен.
Настя, добираясь до своего нового дома, пыталась найти слова, наиболее точно
описавшие бы состояние ее собеседника. Угнетен – да, подавлен – да, но это не
совсем то… В голову пришли строчки: «Безнадежный, будто путь на плаху, день
завтрашний уже вам ни к чему». Вот это похоже. Да-да, это как раз те самые
слова. Рудник – человек, ожидающий развязки, причем он не ждет с любопытством,
чем кончится, как бывает, когда смотришь хорошо сделанный детектив. Он знает, какой
будет конец, и покорно ждет его. У него нет интереса к жизни, потому что он
знает, что его жизнь вот-вот закончится. У него нет надежды. Одна тоска,
безысходная, отупляющая, лишающая человека способности сопротивляться. Насте
порой казалось, что если она спросит его про Энск, то он и об этом расскажет.
Но она не спросила. Во-первых, Колобок категорически запретил произносить слово
«Энск», дабы не спугнуть Павлова. А во-вторых, ей и без того было понятно, что
Рудник – тот самый, статья сто двадцатая.
С каждым днем Настя все глубже постигала смысл
предупреждения Леонида Петровича, своего отчима, о тесноте круга. Дело не
только в том, что все время натыкаешься на своих. Еще большую трудность
составляла ограниченность источников информации. Не был бы Павлов сотрудником
министерства, не служил бы в органах МВД – да разве мучились бы они сейчас от
недостатка нужных сведений, восполняя пробелы гипотезами и предположениями? То,
что смогла узнать Филатова, они бы тоже узнали. Наверняка, кроме перечня
фамилий, она знала еще что-то, но поскольку сама в Энск не ездила, значит, эти
сведения ей кто-то раздобыл. Кто-то опять же из своих, кто ездил туда в
командировку, может быть, даже в составе бригады, проводящей инспекторскую
проверку. Узнать в министерстве, была ли такая проверка, попросить список
бригады, выяснить, нет ли среди выезжавших знакомых Филатовой, – работы на
два часа. Но прежде чем истекут эти два часа, о нашем интересе узнает Павлов.
Инспекторские проверки – прерогатива Штаба.
Хватит мечтать, оборвала сама себя Настя, что было бы, если
бы… Как сказал Колобок, будем работать с тем, что есть. Попробуем восстановить
цепочку.
Придя домой, она начала смывать с себя Ларису Лебедеву, не
прерывая своих размышлений. Вчера она остановилась на том, что Павлов чего-то
смертельно боится. Или кого-то. И Филатова об этом не догадывалась. Продолжим с
этого места. Павлов боится не Рудника, это очевидно. И точно так же очевидно,
что Рудник замешан в убийстве и покорно ждет разоблачения. Если есть кто-то более
опасный и, следовательно, более могущественный, то почему Павлов связался с
Рудником, чтобы убрать Филатову, а не с этим всемогущим неизвестным? Ответ был
настолько прост, что Настя не сдержала улыбку.
* * *
Виктор Алексеевич Гордеев оторвался от бумаг, лежащих перед
ним на рабочем столе. Что ж, этого вполне достаточно, чтобы объясниться с
Ковалевым на понятном ему языке. Гордеев вздохнул, сложил материалы в папочку
и, удовлетворенно улыбнувшись, запер их в сейф.
