– Пойди помоги ему. Пусть поспит немного. Ребятам тоже
надо отдых дать.
* * *
Галл сидел на подоконнике в подъезде, напротив того, в
который два дня назад вошла Лебедева. Он прикидывал, как лучше узнать номер ее
квартиры. Раньше ему не приходилось этим заниматься, информация всегда бывала
достаточно полной. Это и понятно: никто и ничто не должно связывать его с
жертвой несчастного случая. Их не должны видеть вместе, и уж тем более он не
имеет права «светиться», наводя справки. Таков был непреложный принцип.
Но в этот раз его заставили работать по-другому. Правда, и
ситуация в этот раз для самого Галла другая. Если все пойдет, как он задумал,
то пусть его видят, все равно потом не найдут.
Он услышал шум мотора. Из-под арки во двор въехала машина,
притормозив у подъезда, где жила рыжая. Из машины вышел мужчина, сделал
несколько неуверенных шагов в сторону подъезда, схватился за стену и
остановился. Видно было, что он сильно выпил. Машина уехала, а пассажир, видно,
раздумав идти домой, дополз, качаясь, до скамейки и сел, обхватив голову
руками.
Галл легко соскочил с подоконника и быстро сбежал вниз.
– Что, дружище, худо тебе?
Он постарался вложить в голос как можно больше теплоты и
участия. Пьяный кивнул.
– Может, проводить?
– Не надо. Не пойду туда. Опять орать будет, сука
драная, весь дом перебудит.
– Так и будешь до утра сидеть?
– Зачем до утра? Протрезвею чуток, чтобы не качало, и
пойду. Она на запах не реагирует, а как видит, что шатаюсь, – прямо
звереет.
– Жена, что ли?
– Ну. Гадина рыжая. Ненавижу!
– Погоди-ка, у тебя жена – красивая такая, рыжая, ноги
длинные? Это она на тебя орет?
– Не, с ногами – это Лариска из сорок восьмой квартиры.
А моя – мочалка рваная. Ты чего, мужик, – пьяный подозрительно посмотрел
на Галла, – ты Лариску не знаешь? Не местный, что ли?
– Почему, местный. Из вон того подъезда. Недавно
переехал.
– Как же ты Лариску не знаешь? – продолжал
сокрушаться пьяный. – Ее все мужики знают, кто в этих домах живет. У нее
машина шикарная была, иномарка. Она ее раз в неделю здесь, во дворе, сама,
своими наманикюренными руками мыла. Представляешь? Баба – и машину моет. Мечта,
а не баба.
– А муж что же? Не помогал? – как можно
безразличнее спросил Галл.
– У-у, она с ним давно развелась. Машину уже после
развода купила. А весной – тюк! – и нет машины. Теперь не моет.
– Угнали, что ли?
– Разбила. Баба есть баба, что ты хочешь. Теперь ни
мужа, ни машины. Ну-ка погляди, я пройдусь.
Мужчина встал и неуверенно пошел к подъезду.
– Ну как?
– Не очень.
– Ладно, еще посижу. А ты чего тут околачиваешься?
– Знакомую провожал до метро, возвращался – тебя вот
увидел. Пойду я, пожалуй, спокойной ночи.
– Бывай. – Пьяный покачнулся, изображая
приветственный жест.
Галл вернулся к своему подоконнику. Свет на лестнице не
горел, и мужчина на скамейке был ему хорошо виден. Минут через двадцать тот
поднялся, немного походил вдоль дома и, убедившись в своей устойчивости,
скрылся в подъезде. Еще через десять минут Галл вышел и отправился пешком в
сторону Рижского вокзала, оттуда, поймав частника, поехал туда, где
остановился. Это была пустая квартира, ключи от которой он забрал в
автоматической камере хранения на Ленинградском вокзале.
Оперативникам, блокирующим квартиру, где находилась Настя,
разрешили смениться и отдохнуть.
* * *
Гордеев, расслабив мышцы спины, обмяк в кресле. Хорошо
ночью, не жарко. Если бы можно было днем спать, а ночью работать! Он позвонил
Насте.
– Поспи, деточка. Твой ухажер тоже спать пошел.
– Не могу. Меня всю трясет.
– Ну что ты, Стасенька, не надо так. Ребята сидят в
соседней квартире, они его не упустят.
– А вдруг упустят?
Вот, подумал Виктор Алексеевич, наша болезнь – ни в ком не
быть уверенным до конца и никому не доверять полностью. И все-таки кто такой
этот объект? Убийца или нет? Кто явится разбираться с шантажисткой Лебедевой?
* * *
Настя прилегла. Сказались длинные бессонные ночи, и ей
удалось забыться тяжелой болезненной дремой. Ей снилось, что она стоит на
высокой, абсолютно гладкой скале, с которой нельзя спуститься. Ее охватил
безысходный ужас. «Я разобьюсь, я разобьюсь, – думала она, – никакого
выхода нет, стены гладкие и отвесные, ухватиться не за что. Я умру, это конец».
В тот момент, когда страх и отчаяние достигли апогея и стали невыносимыми,
пришла спасительная мысль: «Я же как-то сюда забралась, значит, где-то есть
спуск, надо его найти». Радость и облегчение были такими острыми, что Настя
проснулась, взглянула на часы – проспала восемь минут. Она закрыла глаза.
…В большой комнате за столом Гордеев что-то сосредоточенно
писал. Почему-то он был в форме, с полковничьими погонами на плечах. В квартире
расположилась группа захвата – Настя никак не могла сосчитать, сколько их. Под
окном остановился грузовик, и из кабины вышла женщина со светлыми волосами в
голубом пальто. Это же женщина, подумала Настя, это не может быть Галл.
Блондинка подняла голову и встретилась глазами с Настей. У нее было немолодое
приятное лицо с мелкими чертами. Господи, пронеслось в голове у Насти, это же
моя смерть приехала, сейчас она войдет в квартиру – и я умру. Женщина вошла в подъезд.
Насте казалось, что она отчетливо слышит ее шаги по лестнице. «Виктор
Алексеевич! – закричала она. – Я же сейчас умру! Сделайте что-нибудь,
спасите меня!» Но Гордеев даже головы не поднял от бумаг. Женщина в голубом
пальто вошла в квартиру. Настя вцепилась в рукав полковничьего кителя:
«Помогите же мне! Не пускайте ее сюда!» Гордеев недовольным и каким-то
брезгливым жестом выдернул руку и отстранился. Парни из группы захвата молча
расступились, пропуская блондинку. Она строго посмотрела на Настю. «Ну,
здравствуй, красавица», – тихо сказала она. «Это ошибка, – хотелось
крикнуть Насте, – вы не ко мне пришли, я же никакая не красавица, это все
знают. Это ошибка!» Она почувствовала, что летит куда-то назад, в темноту. «Я
умерла», – подумала Настя и с этой мыслью проснулась.
К снам Настя относилась бережно. Сновидение – продукт работы
мозга, считала она, просто так ничего не снится. Смерть в сновидениях – признак
сердечной недостаточности или легкого приступа, произошедшего во время сна.
Надо выпить горячего чаю, покрепче и с сахаром.
Она вылезла из постели и поплелась на кухню. Пальцы плохо
слушались ее, в подушечках покалывало – верный признак приступа. Ну смерть –
ладно, а вот что означает все остальное? Неужели она и в самом деле не надеется
на своих товарищей? Неужели она действительно до такой степени не уверена в
них? И что же, получается, что в глубине сознания она считает Колобка способным
бросить ее в трудный момент без поддержки?
