– Все не так… – тихо вымолвила Ия.
– Что? – остановился Рудольф. – Что ты сказала?
– Понимаешь, слишком много черной полосы, нереально много, и она как будто опоясывает нас, расширяется и уплотняется…
– Ну, так бывает…
– Нет, – перебила она взвинченно. – Бывает, но не так. Случаются просто полосы, которые люди принимают за черные, на самом деле это не совсем удачный период жизни. А тут, мне кажется, обвал черноты…
Ия вызывала беспокойство, из жизнерадостной, самодостаточной, уверенной в себе она превратилась в запуганное и беспомощное существо, да еще вещающее, как Кассандра, о несчастьях. Римма Таировна гадала, что ее так подкосило, почему она раскисла? Да и Рудольф был какой-то не такой. Он присел перед любовницей на корточки, взял ее лицо в ладони и попытался развеять ее страхи:
– Ну, что ты все о плохом да о плохом! Как старая бабка. Завтра будем далеко отсюда, ты отдохнешь, а когда вернемся, я уже всегда буду с тобой.
– А сегодня? – вскинулась она.
– Что – сегодня?
– Сегодня ты со мной будешь?
– Разумеется. Только заеду домой и заберу кое-какие необходимые вещи и заодно поставлю в известность Олесю. Тем временем ты обнесешь супермаркет, в деревнях, говорят, хреновое снабжение.
– Рудик… – замялась Ия, взявшись за его ладони. – Только не смейся! Пожалуйста, давай сегодня уедем?
– И-ия… – протянул он, давая понять, что не в восторге от ее идеи. – Мы же договорились: завтра…
– Рудик, умоляю! Раз решили, зачем же медлить? Пару часов поспим, ночь проведем в дороге, машину можно вести по очереди. К утру будем далеко отсюда, найдем деревеньку и там отдохнем. Никому не придет в голову, что мы в деревне… Послушайся меня, я знаю, что это нужно сделать.
О, эти отчаянно-молящие глаза! И вздрагивающие губы, словно шепчущие в экстазе молитву, обращенную не к Богу, а к нему, Рудольфу. И пульсирующая жилка на шее, выдававшая напряжение, он раньше ее не замечал… Над Ией неплохо потрудился небесный ваятель, биоматериал подобрал высшего сорта, вдохнув в него трепетную душу.
– Ты из меня веревки вьешь, – сказал он со вздохом. – Ночью так ночью, тебя не образумить.
Ия улыбнулась и с чувством, когда будто гора свалилась с плеч, опустила голову на плечо Рудольфа, затем обхватила его шею руками, ну а поцелуй был в знак благодарности, не огненно-страстный, а нежный. Обоих уже не волновало, зайдет ли кто-либо и увидит их за весьма фривольным занятием, раньше-то объятий и поцелуев в хрустальном офисе они себе не позволяли. А теперь они оба поставили точку на прошлом, как писатель завершает рассказ. Оказывается, это сделать несложно.
Римма Таировна запила свой рассказ стаканом воды и уставилась на следователя, который сидел с застывшим выражением лица и, казалось, бессмысленно вытаращенными глазами, направленными вдаль. А он всего лишь перерабатывал услышанное, информация-то прелюбопытная, заслуживает особого внимания.
– А говорили, что ничего не знаете, – пробубнил Крайний, по его тону Римма поняла, что он удовлетворен. Но она – нет.
– Я вас умоляю, – захныкала бухгалтерша, – если вы что-то там решили, то я не хотела, чтоб вы подумали об Андрее плохо. Он скалозуб, но не…
– Спасибо, вы мне очень помогли, – Юрий Петрович поднялся, не дав ей договорить.
Пора навестить Варгузова. Об этом типе на диске, который принесла родственница Нефедова, достаточно информации, чтобы не заставлять Римму Таировну повторять дважды. Если понадобится, она даст свидетельские показания под запись, никуда не денется, а пока пускай отдохнет от психологической нагрузки.
Зубровка мела и мыла в таксопарке, не снимая солнцезащитных очков, хотя убирать в них неудобно. Когда никого не было рядом, она их сдвигала на лоб, но как только появлялись водители, очки снова красовались на носу. Стыдно потому что. Она все же женщина, а у нее фингалы. Фиолетовые. Не скоро пройдут. Главное – убей, она не помнит, кто вчера месил ее лицо. Нету памяти. Надо бросать это дело – пьянки, иначе… А что иначе? Смерть? Так многие же пьют и доживают до глубокой старости, утешала она себя. Но если памяти нет – это плохо, это сигнал, что нужно остановиться.
Второе мучение – жажда. Не воды, а чего-нибудь покрепче, и все равно, чего именно: хоть пива, хоть водки (ну, водка – слишком шикарно), да хоть бормотухи-первача. Не душа требовала, душа потом, когда первую дозу пропустишь, затребует общения, сейчас тело ныло и страдало, обливаясь потоками пота. Наумыча Зубровка старательно избегала, уж больно он ругается. Нет, она трезвая, в этом смысле придраться не к чему, но фингалы он увидит и ругаться будет. Стыдно, правда.
Чтоб завтра не получить нагоняй, она все углы вылизала и бегом из таксопарка кинулась, на улице ее ждал Кипарис, тоже мучимый жаждой. Был он Кипарисов, но две буквы куда-то потерялись.
– Ты че здесь? – не затормозила Зубровка, ей не терпелось домой попасть и поискать хоть капель десять.
– Встречаю тебя, – засеменил за ней Кипарис.
– Кто меня вчера?.. – спросила она.
– А че было-то?
– А вот!
Зубровка приостановилась и подняла очки, он аж попятился от увиденного, изобразив на роже «не знаю, не видел». Может, сам и упражнялся на ней, хотя… не с его тощими ручонками эдак расписать лицо. Зубровка запахнула куртку, скрестила руки на груди, чтоб назад не распахнулась – молния сломалась и не застегивалась, а к вечеру похолодало, – и побрела дальше. Он за ней.
– Муторно, – пожаловался.
– Где я тебе возьму? – огрызнулась Зубровка. – Самой бы кто послал…
Вообще-то, он безвредный, зря она на него злится, к тому же одной вдвойне муторно. А мозги заточены на добычу, Зубровка вдруг вспомнила и улыбнулась:
– Ой, как же я… Есть у меня… Ой… Идем.
– А че есть-то? – воодушевился Кипарис.
– Та пока ничего, но щас будет.
И подмигнула, подняв очки. И даже забыла про телесные страдания, которые ломали кости и мозги скручивали, отчего голова была тяжелой и гудела. Постепенно оба увеличивали скорость, пока не перешли на бег, а бегать в их состоянии – помереть можно. По лестнице совсем трудно было подниматься – и дыхалки не хватало, и ноги отказывали, но добрались. Отдышались. После Зубровка вставила ключ…
Сказать, что в ее доме бардак, – значит ничего не сказать. В этом бардаке она что-то искала, роясь в вещах, ящиках, перебирая на столе посуду, смотрела на полу… Десять минут прошло, двадцать, тридцать…
– Че ты ищешь? – взвыл Кипарис.
– Лекарство, дурень! – огрызнулась Зубровка.
– Не, а скока ждать? Уже б давно…
Но вдруг она села прямо на пол, засмеялась, зажмурившись и прижимая к груди помятый листик, который выудила из мусорного ведра.
