— Так, — проговорил Николай. — Известное снадобье. Полный паралич?
— В бумагах значится остановка сердца. При осмотре тела в поясничном отделе обнаружен едва заметный след от укола. Хотя жалоб на сердце или прописанных врачом инъекций у профессора не было. В морге его хранили, сколько могли, ждали, не объявится ли кто для проведения опознания. Обычно в течение недели за такими приходят. Морг там слабенький, к тому же жара. Двенадцатого августа по акту переправили в крематорий. Номер захоронения есть. Да, еще, если тебе интересно…
— Мне все интересно.
— У профессора были жена и сын, инвалид. Жена после развода уехала в Штаты. Если нужно, поищем.
— Пока не знаю.
— Сын вроде бы оставался с ним. Но когда коллеги вернулись из отпуска, перед сентябрем, а профессор не объявился, они позвонили ему домой. Звонил тот самый коллега. Трубку сняла секретарша какой-то фирмы, объяснила, что профессор давно умер, ребенка забрали родственники, а квартира продана их фирме. Коллега проявил беспокойство о научном архиве, библиотеке, но секретарша сказала, что ничего об этом не знает.
— Картина ясна, — проговорил Николай. — Ему вкатили такую дозу снадобья, что оно даже не все распалось. И никаких следственных действий?
— Да нет, все в отпуске. Дело как открыли, так и закрыли. Хочешь, попробуем еще покопать. Со стороны жены. Но это уже другой уровень.
— Спасибо, — отозвался Николай, — не нужно.
— Тогда держи, тут все, о чем я говорил, — и Андрей Кириллович протянул два листочка. — Слушай, теперь от меня вопрос, так сказать, сугубо личный, в порядке бартера.
— Давай, если не слишком личный, — улыбнулся Николай.
— Что тебя в нашем детдоме звали Моней — это я уточнил.
— Допустим.
— А сейчас-то мне тебя как называть — Скунсом или иначе?
— Хочешь Скунсом — можешь так, — ответил тусклым голосом Николай. — Хочешь иначе — есть словарь имен народов мира. Открой его на любой странице, куда ткнешь пальцем — так и зови.
— Понял, — проговорил Андрей Кириллович. — Могила неизвестного солдата.
— Кстати, насчет тебя-то я не уточнял. Я тебя, Андрей, узнал сразу, еще в поезде. Помнишь, пацанье в масках, с калашами хотело всех пошмонать. И ты сидел со своим шефом, царство ему небесное. Он пресного судака пережевывал, а ты смотрел на томатный сок и темнел от стыдобищи. Я, кстати, из-за тебя тогда и задрался, чтобы помочь.
— Так ты меня узнал?! А я, как мудила, потом всю осень тебя отлавливал, выполнял указание шефа. Он, увидев, что ты шестерых бандюганов чайными ложками и тарелками положил, сразу возжелал тебя взять на службу.
— Приходи к нам, тетя кошка, нашу мышку покачать…
— Значит, имени у тебя нет и полевой почты тоже.
— Зачем, есть электронная. Записывай, диктую. Позовешь — отзовусь.
Андрей Кириллович записал несколько цифр и латинских букв с «собакой» посередине.
На том они и расстались.
Глава 30. Телевизионная вакханалия
Журналисты любят сенсации. Это их основной хлеб. Конечно, не хлебом единым… Бывают и другие материалы, приглашающие зрителя или читателя в мир прекрасного, в мир животных, в путешествия, но скандалов в них почти не бывает. Имеются, конечно, политика и спорт, но их лучше сдабривать сенсационными материалами.
Хлеб тоже бывает разный. Некоторые следуют рекомендациям Марии-Антуанетты и едят пирожные, но человеку для жизни нужен черный. Черным хлебом журналиста служат сенсации — катастрофы, стихийные бедствия, массовые убийства, серьезные преступления и так далее. Главное, чтобы стало страшно. Чтобы поезда сходили с рельсов, падали в море самолеты, пропадали в тумане корабли, наваливались непонятные болезни, исполинские крысы хозяйничали в Москве… а на Петербург напали бешеные псы.
Вот уж новость, так новость. Сколько народу жадно прилгнет к экранам и газетным страницам, торопясь узнать леденящие душу подробности о хвостатых убийцах! Человека хлебом не корми — дай поужасаться, особенно если лично его беда не касается. Если бы таких полоумных любителей сенсаций поубавилось бы — кто знает, может, и журналисты начали думать о том, что творят? Перестали бы людей стращать и обманывать, и так ведь в несладкое время живем.
По поводу собак слегка позубоскалило «Давеча», сказав, что в России, судя по всему, проводили опыты по превращению собаки в человека, и эти опыты оказались весьма удачны, но, к сожалению, часть наиболее продвинутых экземпляров умудрилась покинуть стены клиники, открыв лапами хитроумные замки.
Большая часть населения, страдающая повышенной доверчивостью к слову, произнесенному с экрана, в эту информацию поверила, а потому в студии стали раздаваться звонки:
— В нашем районе живет такой пес. Кавказская овчарка Рекс, с ним гуляет девочка, я своими глазами видела, что эта собака понимает не хуже, чем человек.
— Не удивлюсь, если лучше, — заметил ведущий, рыжеволосый и косматый, как орангутанг.
— Но злющая, как не знаю кто!
— Очеловечилась, — пожал плечами ведущий.
В это же время по другому каналу с горящим взором выступал записной обличитель и выводитель на чистую воду Веселовский.
— Нас травят. Теперь нас травят в прямом смысле этого слова! — вещал он. — Греховно и невозможно радоваться тому, что случилось с Галиной Новосельской, но это кошмарное, бесчеловечное убийство раскрыло нам глаза. Нужно было, чтобы погиб Человек, для того чтобы мы заметили, сколько уже было нападений на незаметных, простых, таких, как мы с вами, людей!
Веселовский явно кривил душой, причисляя себя к незаметным и простым, но зато всем потрафил. Отрадно чувствовать, что такой персонаж, как Веселовский, с тобой в одной упряжке, и сам это признает.
На экране появились жуткие фотографии истерзанных людей.
— Елизавета Ивановна Панкратьева, рабочая совхоза «Цвелодубово», была искусана собаками летом 1998 года. Врачи долго боролись за ее жизнь, но нескольких пальцев на руках Елизавета Ивановна лишилась навсегда. А вот Петя Столетии, трех лет, был загрызен собакой в марте 1997 года в собственном дворе города Тосно Ленинградской области.
Список был длинным, фотографии пугающими, кроме того, все продемонстрированные обличителем случаи укусов приходились на последние три с половиной-четыре года, с тех пор, как во главе города встал нынешний губернатор. Впрямую Веселовский его не обвинял, но намекал, что приход к власти нового отца города развязал руки ненавистникам рода человеческого.
— Кто знает, что скрывается за этими фактами? — вопрошал Веселовский, и его глаза горели праведной ненавистью. — Простое попустительство или корысть? Заговор, нити которого тянутся за океан, или началась откровенная и неприкрытая травля русского народа?
— Господи, какая гадость, — Штопка выключила телевизор. — Иди сюда, Чак, пора делать укол.
