Даже смерть профессора через восемь лет после той первой лекции, этому не помешала. Профессора она и в постели называла Егором Ивановичем. У него была своя семья, взрослеющие дети, и Валентина Игнатьевна думать ему запретила о разводе. Только разрешила переоформить эту кооперативную квартиру на себя с дочками. Жена профессора обо всем, конечно, догадывалась. Они даже у гроба на панихиде стояли рядом — две вдовы в черном: одна пожилая, другая — моложе. А потом, когда после похорон и поминок все разошлись, обняли друг друга и проплакали весь вечер. И на кладбище стали ездить вместе. А спустя еще несколько дет у могилы Валентине Игнатьевне был дан наказ, который скоро пришлось исполнить.
— Здесь ты меня, Валя, и похоронишь. Сама понимаешь, дети уехали, — пока они прилетят из Америки… Ты осталась одна из всех, кто нас соединял с Егором Ивановичем. И сама, если потом пожелаешь, можешь здесь лечь…
Валентина Игнатьевна стала было убеждать, что такие страшные мысли нужно гнать прочь, нельзя и думать на эту тему, но та только грустно посмотрела на нее и проговорила:
— Тебе — верно. Тебе об этом думать рано, а мне — самое время. И вообще, человек всегда должен быть подготовлен к своему концу.
Полугода не прошло, как пришлось Валентине Игнатьевна сделать все, о чем они разговаривали.
Теперь вот и младшая дочь, Люба, влюбилась в тридцатичетырехлетнего доцента и ведет себя так, словно больше никого, кроме этого доцента, на планете не существует. Летит к телефону на каждый звонок. А уж если он и в самом деле позвонит — немедленно секонд-хендовскую дубленку в руки, сапоги на ноги — и бегом.
Так что приходится Валентине Игнатьевне опять тянуть на себе всю домашнюю работу. Но она не обижается — помнит, какая сама была в молодости.
Белье для стирки было замочено еще с вечера. И только она включила стиральную машину, как в дверь позвонили.
Вот-вот должна была забежать поесть Лена, благо школа находилась рядом — через три дома, и Валентина Игнатьевна спросила, открывая дверь:
— Лена?
Но отозвался незнакомый мужской голос. Дверь уже была открыта, она даже испугалась. Однако человек, стоявший за дверью, был вполне интеллигентного вида. Даже назвал ее по имени-отчеству.
— Простите меня, Валентина Игнатьевна, могу я к вам зайти на несколько минут для доверительного разговора?
«Господи, неужели родственник Любкиного доцента!» — подумала она испуганно и ответила, поджав губы:
— Да, пожалуйста, чем могу быть полезна? Вы, извините, кто?
Она предложила человеку снять куртку, но тот даже разулся, оставшись в носках. У них были всего две пары тапочек: ее и Леночкины, но дочкины предлагать незнакомому человеку не хотелось. Еще где-то хранились Любины тапки, но Люба так редко к ним заезжала, что они были убраны куда-то на антресоли.
Человек сел на стул в ее комнате рядом с рабочим столом, Валентина Игнатьевна извинилась за беспорядок — мол, уборка, и приготовилась его слушать.
— Я — коллега Валентина Петровича и, можно сказать, друг.
— Очень приятно, — перебила Валентина Игнатьевна. — Только какого Валентина Петровича?
Она прекрасно поняла, о ком речь, но лишняя осторожность никому еще не помешала при встрече с незнакомыми людьми, даже если у них очки и интеллигентная бородка.
— Барханова Валентина Петровича.
— Ах, вот какого! — как ей показалось, вполне искренне удивилась она. — И что же?
— Да я, собственно, всего-навсего спросить у вас какие-нибудь координаты Валентина Петровича и Любы.
— Координаты? — снова очень естественно переспросила она. — Любины я вам сказать не могу… Они были где-то записаны, но я сама к ней ни разу не приезжала на новую квартиру, так что даже не помню, и где. А уж Валентина Петровича Барханова — и тем более я не знаю. Разве вам не известно, что они уже два года, как не работают вместе? Раньше работали. Люба мне рассказывала, какой он хороший хирург, он вроде бы ухаживал за ней, так это когда было, а что сейчас — я понятия не имею.
Ей казалось, что она сказала все, как лучше для Любочки. К чему афишировать их связь перед незнакомыми людьми. Мало ли, что он представился другом и коллегой, — чем это докажешь, удостоверением? Да и какое может быть удостоверение у друга.
— Все вы знаете, Валентина Игнатьевна! — устало проговорил гость. — И, поверьте, я бы не потащился к вам, если бы Валентину Петровичу не грозила крупная неприятность. Мне нужно немедленно с ними связаться, чтобы он об этом знал. Я повторяю: немедленно. Потому что потом может быть поздно.
— А разве он не в командировке? — сменила тон Валентина Игнатьевна.
Грозящая неприятность ее испугала.
— Какая разница — в командировке он или, так сказать, в самовольной отлучке. Я знаю, что их вместе с Любой сейчас нет в Петербурге, и мне нужно успеть их предупредить, чтобы они сами решили, как поступать. Валентина Игнатьевна, это нужно сделать как можно скорее! Я должен позвонить или послать телеграмму, факс — что возможно.
— У меня есть номер Любочкиного телефона… Мобильного. Но она запретила его давать посторонним.
— Я не посторонний — вы сами видите! Или, если хотите, наберите этот номер сами прямо сейчас, а потом дайте на минутку телефон мне. Самое важное — установить с ними связь.
Валентина Петровна представила, как она сейчас позвонит в чужую далекую страну, а там как раз середина ночи. Нет уж, не станет она тревожить людей, приютивших ее дочь и Барханова. С другой стороны, гость говорил искренне и был заметно встревожен. Поэтому она приняла нелегкое решение. Порывшись в шкатулке, где хранились самые важные документы, она нашла листочек бумаги с рядом цифр.
— Сейчас я надену очки и перепишу.
— Переписывать не нужно, — попросил гость. — Вы просто покажите мне, а я уж запомню. У меня такая память с детства. С одного раза все запоминаю, — объяснил он.
— Так вы, наверно, были отличником? — подобрела Валентина Игнатьевна,
— И вам я советую тоже эти цифры запомнить. А бумажку лучше уничтожить. И больше никому номер не сообщайте. Ни под каким видом.
Человек мельком взглянул на ряд цифр, поднялся и направился в прихожую.
— Что, уж такая страшная неприятность? — спросила Валентина Игнатьевна. — Неужели Валентин Петрович кого зарезал… на операции? У хирургов это иногда случается.
— Нет, — гость даже улыбнулся. — С этим все в порядке. Никого он не зарезал. Тут другое. Пусть лучше они сами вам расскажут, когда вернутся.
— Да ведь они не приезжают ко мне вдвоем-то. Теперь, когда она поделилась с ним тайной телефонного номера, все остальные тайны казались уже мелкими.
— Люба, и та бывает очень редко. Но звонит обязательно. Два раза в день.
— Оттуда, где они сейчас, тоже звонила?
