И эта нормальная участливая фраза из его уст прозвучала раздражающе.
Я пошел в палату. Войдя, первое, что увидел, — засветившиеся глаза своей женщины. И первое, что ощутил, — приступ защемления сердца.
Пробыл у Ольги всего два часа. За это время не излучил и кванта сомнения в том, что все идет по плану. На всякий случай предупредил, что, возможно, пропаду на несколько дней. Иди знай, что меня ждет в ближайшее время. Надо было упредить ее беспокойство на случай, если меня таки задержат. Объяснил возможную отлучку тем, что придется съездить за деньгами.
Глазенки ее тут же заблестели мокротой.
— Это опасно? — испуганно спросила она.
Я изумился:
— Съездить и вернуться?
— Столько денег…
— Ты забыла, с кем связалась. Когда-то приходилось таскать с собой и не такие…
И все же она была обеспокоена. И до слез расстроена тем, что какое-то время ей придется обходиться без меня.
Несмотря на то что понимал: мое присутствие — главное, что сейчас нужно Ольге, через два часа уже нервничал. Не мог усидеть, зная, что дел невпроворот. Вернее, дело одно, но не терпящее отлагательства.
До парков и клуба стоило все же попытать счастья с соседями Коти. Вдруг хоть что-то подскажут.
Поэтому, когда в палату явился Гоша и сообщил, что Ольге предоставляется возможность развеяться, съездить в мединститут, даже обрадовался. Профессор держал слово, и у меня появился повод заняться делами.
Все же я вызвал Гошу в коридор. Спросил:
— Зачем — в институт?
— Пусть пообщается со студентами. Это ее отвлечет.
— Думаете, ее отвлекут разговоры о болезни?.
— Что вы, обсуждать будут тот факт, что на этой стадии излечение гарантировано.
— Это действительно так?
Он многозначительно глянул на меня:
— Почти так.
Я вернулся в палату, чтобы попрощаться с Ольгой.
Выйдя от нее, продолжил размышления.
Объявляться в шахматном клубе было нежелательно. Один из постоянных посетителей его — Гапеев, одержимый преферансист, которого все держат за простачка. Не раз, разглядывая наивное, лоховитое выражение на его лице, я изумлялся: как можно верить слухам о том, что он подполковник КГБ? Именно из-за слухов всегда наблюдал за ним с любопытством.
Немолодой, с коротким ежиком, подбородком с ямочкой, мужик. Держится простофилей. Тужится над простейшими раскладами. Когда начинаешь объяснять, хлопает ресницами, как пацан.
Раньше я слухам не верил. Считал, что если бы они были правдой, то за все эти годы кагэбэшник хоть как-то должен был проколоться. Хоть мельком проявить либо свою толковость, либо раздражение чужой тупостью. Не прокололся ни разу.
С некоторых пор сомнения в том, что слухи достоверны, отпали. Когда с Одессе обнаружился нефтяной магнат, замышлявший смыться за границу и подставивший аферистам, клюнувшим на наживку, двойника, просчитал нефтяника один Гапеев. И сам же взял его.
После этой, досадной для нас и удачной для него, операции пополз добавочный слух: Гапеев получил звание полковника.
Лично я в этом не сомневался.
Казалось бы, такой экземпляр в нашей среде — опасен… Но Гапеева не опасались. Среди картежников он был своим. Никогда никого не подставил. Искренне болел игрой. Всем был известен случай, когда он проиграл аэропортовским больше ста тысяч. И заплатил.
У меня этот тихоня, знающий свое дело, не размахивающий по поводу и без повода удостоверением, вызывал симпатию. Особенно после истории с нефтедобытчиком. Но сейчас попадаться Гапееву на глаза, рисковать, не имел права. Береженого бог бережет. Я ехал на Молдаванку.
Во дворе, в котором гигантской собачьей будкой располагалась Котина обитель, кипела жизнь. Мелюзга-детвора гоняла на трехколесных велосипедах. Две толстенные тети, одна растрепанная в тельняшке, другая в халате и в бигуди, полоскали у колонки и развешивали постиранное белье. Несколько разнокалиберных мужчин, обступив «Запорожец» с торчащими из-под него ногами, наперебой давали советы мастеру. Не меньше дюжины кошек, захватив господствующие высоты двора, лениво следили за всеми. Пахло вареньем, соляркой и пережаренными кабачками.
В таких дворах жильцы просто не могут не знать друг о друге все.
Я, издали заметив, что вложенная Константином Моисеевичем записка на месте, направился к прачкам, Спросил у полосатой:
— Котя не сказал, когда будет?
— А вы кто ему? — спросила та.
— Я с телевидения. Хочу взять интервью.
— У Коти?
— Он, между прочим, ветеран.
— Ой, не смешите меня, — сказала она и поделилась с соседкой: — Ты слышала: наш Котя таки ветеран. — Но этого ей показалось мало. Крикнула автолюбителям: — Котя — ветеран.
Я не стал ждать окончания бурной реакции аборигенов на новость. Поинтересовался:
— Где его можно найти?
— Можете почитать в дверях; ваш ветеран поехал на съезд.
— Читал. Он уехал вечером?
— Вечером его драндулет был на месте.
— У Коти машина? — удивился я.
— Я знаю? «Москвич» — это машина?
Никогда бы не подумал, что Котя — автомобилист. Марка машины объясняла, почему он не пользовался ею на работе.
— У него есть родственники?
— Конечно. Как человек может быть без родственников?
— Адрес их не знаете?
— Кто знает Ленькин адрес? — громко спросила у всех собеседница.
Никто не знал.
— Кто у нас Леня? — спросил я.
— Брат.
— Он работает?
— Ленька? Конечно, работает. Не то что ваш Котя.
— Где?
— Я знаю где? Котя говорит: егерем. Но разве Коте можно верить?
— Больше у него никого нет? — спросил я.
— Слава богу, нет, — ответила она. И добавила: — Ленька недавно был.
— Когда?
— Час назад.
— Не сказал, что вернется?
— Я знаю… — тон ее ответа был риторический. — Почитайте, может, там написано.
Конечно, с этого следовало начать. Дивясь своей бестолковости, я вошел в палисадник. Извлек листок. Ниже Котиного сообщения столь же коряво было начеркано другим цветом: «Был Ленчик. Уехал назад».
Я повертел бумагу, сложив, вернул ее в щель. Вышел из дворика. Закрывая за собой калитку, обнаружил на столбике кнопку звонка и рядом с ней табличку. Такую, какими облепливают двери коммунальных квартир. Табличка уведомляла: «Инвалид труда Гишвалинер К. М.». Не густо и не слишком достоверно.
