– Я приведу себя немного в порядок…
– Вы чудесно выглядите, Настюша, румянец – словно
только что с прогулки. Идемте.
Войдя в номер к соседке, Настя невольно изумилась. На столе
в вазе – виноград, гранаты, яблоки. Рядом бутылка коньяка, коробка дорогих
шоколадных конфет, в тарелочке – нарезанный лимон. Но больше всего ее поразил
огромный букет роскошных хризантем, розово-кремовые лепестки которых с
внутренней стороны отливали терракотовым. А с кресла встал ей навстречу крупный
привлекательный мужчина. Классически строгое восточного типа лицо с темными
миндалевидными глазами обрамлялось светло-каштановыми, почти русыми волосами.
Этот диссонанс делал его мужественную внешность мягче, обаятельнее…
– Дамир, – представился он, и Настя успела
заметить какой-то непонятный отблеск на его лице, словно бы он удивился тому,
чему удивляться не положено, но вовремя спохватился.
– Анастасия. – Голос сделаем глуховатым,
негромким, а улыбку Настя быстренько позаимствовала из арсенала одной
французской звезды.
Дамир поцеловал ей руку, и под его теплым взглядом лед
внутри у нее начал таять. Господи, как хорошо, что она пришла сюда! А ведь чуть
было не отказалась.
Регина Аркадьевна достала чистую рюмку, налила коньяк и
протянула Насте. Та сперва удивилась, что спиртное разливает пожилая хозяйка, а
не мужчина, и тут же поняла, что рука ее – до сих пор в руке Дамира, а сама она
стоит как соломенное чучело с блаженной улыбкой на лице. Смутившись, она отняла
руку, но от рюмки отказалась.
– Вы совсем не пьете? – удивилась старуха.
– Не люблю коньяк.
– А что вы любите?
– Вермут. Лучше мартини.
– Я это учту, – сказал Дамир таким тоном, что
Настю бросило в жар.
Дамир Исмаилов, как было рассказано в дальнейшем, родился и
вырос в Городе, у Регины Аркадьевны учился с шести лет и подавал большие
надежды, но, закончив музыкальное училище, поступил не в консерваторию, как все
ожидали, а в Институт кинематографии. Теперь он работает на небольшой частной
киностудии режиссером, свободно творит все, что ему взбредет в голову, смело
экспериментирует, и иногда плоды такого своеобразного творчества даже получают
какие-то там призы на каких-то там фестивалях. Небрежность, с которой говорил Дамир
о фестивалях и призах, показалась Насте не то чтобы наигранной, а как бы
неоправданной: на что же существует киностудия, если выпускает
экспериментальные некассовые фильмы?
– А меня это не волнует, – Дамир весело
улыбнулся. – Студия принадлежит на паях двум психам, которые искренне
считают, что их талантливых детей не оценили в мире кинобизнеса, и готовы снять
с себя все до нитки, только чтобы выходили фильмы, в которых их ненаглядные
чадушки играют главные роли. У богатых, знаете ли, свои причуды. Денег у них –
море, а откуда они их берут – не моя забота. Вы согласны?
– А в чем смысл экспериментирования?
– Это сложно объяснить на словах… Короче говоря, я
пытаюсь использовать свое музыкальное образование и сам пишу музыку к фильмам,
стараясь, чтобы она выражала именно то, что я хочу сказать как режиссер.
Когда Настя спохватилась, был второй час ночи. Она не смогла
припомнить, когда еще ей было так хорошо в компании совершенно незнакомых
людей. Виноград был сладок, кофе – крепок, старуха, вопреки опасениям,
оказалась прекрасной собеседницей, живой, остроумной, лихо пила коньяк и
заразительно смеялась. Глаза Дамира обволакивали Настю, его взгляд был уже не
теплым, а обжигающим, и ей казалось, что она, отогревшись под этим взглядом
изнутри, начала плавиться снаружи, у нее нет ни рук, ни ног, и вообще
непонятно, как она сможет встать с кресла.
– Настя, не хотите прогуляться перед сном? –
спросил Дамир, выглядывая в окно. – Там, между прочим, полная луна. Очень
красиво.
– Давайте, – согласилась она, пожалуй, несколько
более поспешно, нежели позволяли приличия. От старухи это не укрылось, и она
заговорщически подмигнула Насте.
– Вы на машине, Дамир? – спросила Настя, медленно
идя через озаренный лунным светом парк.
– Нет.
– Как же вы будете добираться? Городской транспорт уже
не ходит, а на такси надежда слабая.
– А разве я не сказал? Я же купил путевку на неделю.
Прямо сегодня и купил. Утром прилетел из Новосибирска, наша студия там
находится, заглянул домой к Регине Аркадьевне, соседка говорит – она в
санатории. Примчался сюда, а Регина мне и посоветовала здесь поселиться. А что?
Комфорт, прекрасная кормежка, а главное – Регина рядом. Я ведь, собственно, к
ней приехал. Хочу показать ей кое-какие наработки.
– Похоже, вы до сих пор продолжаете у нее
учиться, – тихо сказала Настя, плотнее закутываясь в шарф.
– Регина – гений, – очень серьезно ответил
Дамир. – Чудовищная судьба и потрясающая стойкость. Она ведь хромая с
детства. Хорошее лицо, дивные волосы, а во всю щеку – отвратительное родимое
пятно. Талантлива она была невероятно. Специалисты слушали ее записи и шалели
от восторга. Как только она появилась перед ними на сцене – все, конец. Это
ведь были сороковые годы. Артист должен быть божеством, в него должны
влюбляться, тогда на концерты будут ходить. А кто будет покупать билеты, чтобы
слушать хромоножку с изуродованным лицом? О том, что люди должны слушать музыку
в исполнении талантливой пианистки, и думать никто не хотел. Как же,
зрелищность и грандиозность сталинских времен! Поэтому Регина поставила крест
на исполнительстве и занялась преподаванием. Она и здесь заставила говорить о
себе. Гений есть гений. Она умела за пять минут десятью словами и тремя
аккордами объяснить ученику то, что другие педагоги вдалбливали неделями,
месяцами. Если у ребенка есть хоть крошечная искорка, хоть малюсенькая крупинка
способностей, под Регининым руководством расцветал дивный цветок. Дети ее
обожали, родители боготворили. И новый удар! Ее не пустили вместе с учениками в
Польшу, на Международный конкурс юных исполнителей. То есть все участники
конкурса приехали со своими педагогами, а два человека из нашего Города – с
инструктором горкома партии.
– Господи, как чудовищно, – вырвалось у
Насти. – Но почему?
– А как вы думаете? Могла ли в шестидесятые годы бедная
учительница музыки по фамилии Вальтер поехать в загранкомандировку? Тут и
обсуждать нечего. Хуже всего другое. Нашелся идиот, который счел необходимым
объяснить ей, почему ее ученики поедут с человеком из горкома, а не с ней. Но,
поскольку мужества сказать антисемитскую правду у него не хватило, он ей
сказал, что, дескать, внешность у нее непредставительная. На конкурсе, когда
объявляют исполнителя, обязательно представляют педагога, который должен встать
и поклониться публике и жюри. Как же, мол, вы с вашей ногой да с вашим лицом…
– И что было дальше?
– А дальше Регина поставила цель и начала ее
добиваться. Набрала дополнительных учеников, стала не зарабатывать, а буквально
заколачивать деньги, света не видела. Наконец взяла отпуск за свой счет и
поехала в Москву. Лицо ей привели в порядок, не полностью, конечно, но стало
значительно лучше. Если специально не приглядываться, то и не заметишь. А с
ногой вышло совсем плохо. Четыре операции, одна за другой, что-то у них там не
заладилось, а может, просто ошиблись в чем-то. Короче, если раньше Регина
просто хромала, то после лечения стала ходить с палкой. Ей тогда было уже почти
сорок. На личной жизни можно было ставить крест. А имей она побольше денег,
обратись к врачам лет на десять пораньше, все могло быть по-другому. И семья
была бы, и дети. А так – одна как перст.
