– Нет. Больше он ко мне не подходил.
«Конечно, пытался. Он подослал ко мне сначала недотепу
Алферова, скрыв от него, что сам уже потерпел неудачу. Коле нельзя было
говорить это заранее, иначе он отказался бы сразу. Потом он напустил на меня
неотразимого Пашу Добрынина. Поскольку я далеко не Мэрилин Монро, Пашу надо
было заинтересовать. Именно поэтому гениальный Женя и придумал этот фокус с
повышением ставок. Он был уверен, что у Алферова ничего не выйдет, и тогда
ставку за меня можно будет повысить настолько, что это станет интересным для
Добрынина. А чтобы Паша поглубже заглотнул наживку и с энтузиазмом взялся
обхаживать такую серую мышку, как я, ему-то как раз Женечка и сказал, что у него
самого ничего не получилось. Женя молод, хорош собой, с ним и посоперничать не
грех. Кроме того, он, как выясняется, умен и расчетлив. Но вы же, уважаемый
господин следователь, не хотите слушать мои комментарии. Вы спросили – я
ответила».
– Скажите, Анастасия Павловна, чем объяснить то
обстоятельство, что вы последовательно отвергаете Евгения Шахновича, Николая
Алферова, Павла Добрынина и вдруг сами подходите вечером к Алферову и по
собственной инициативе заговариваете с ним?
– Он показался мне открытым и бесхитростным парнем.
Если при первом знакомстве он производил впечатление умственно неполноценного,
то впоследствии в беседе с Добрыниным все, что казалось мне диким, получило
свое объяснение и пролило определенный свет на характер Николая. Поэтому я не
видела ничего плохого в том, чтобы во время прогулки поболтать с ним несколько
минут.
«Когда я увидела Николая на скамейке в парке, у меня внутри
похолодело, а я привыкла доверять своему организму. Если он говорит:
внимание! – то я обязана прислушаться. К сожалению, за последнюю неделю я
много раз нарушала это правило. Я разговаривала с ним, пытаясь нащупать ту
клавишу, при нажатии на которую мозг снова пошлет свой предупреждающий сигнал.
И я нащупала ее, когда выяснилось, что Шахнович скрыл от него то, что не стал
скрывать от Добрынина. В этот момент я точно поняла, что Шахнович почему-то
искал пути ко мне, и помчалась к себе в номер, чтобы додумать эту мысль до
конца. К сожалению, мне помешал Дамир. Но я и это не буду вам рассказывать, ибо
вы предупредили меня, что я – дура и соображения мои недостойны быть
выслушанными вами».
– Как долго вы разговаривали в парке с Алферовым?
– Минут десять.
– Вы засекли время, смотрели на часы?
– Я выкурила одну сигарету. На это уходит около десяти
минут.
– Что было потом?
– Потом я встала и пошла по аллее в сторону жилого
корпуса, намереваясь вернуться в свой номер.
– Вы кого-нибудь встретили по дороге?
– Да, Исмаилова. Он окликнул меня, я подошла, и мы
вместе вернулись в корпус.
– Кроме Исмаилова, вы никого не видели?
– Нет.
– Войдя в корпус, вы кого-нибудь видели в вестибюле?
– Разумеется. Там сидела дежурная, еще несколько
человек беседовали в углу, где стоят кресла.
– Вы можете их назвать?
– Нет, я с ними незнакома.
– Может быть, вы могли бы их узнать?
– Нет. Я их не разглядывала. Кроме того, они были
довольно далеко от меня.
– Вернувшись в корпус, вы пошли к себе?
– Нет.
– Куда вы пошли?
– В номер Исмаилова.
– Зачем?
– Затем.
Повисло недоброе молчание. Наконец следователь улыбнулся.
– Анастасия Павловна, как мне расценивать ваш ответ?
Как информацию или как дерзость?
– Как информацию. Считайте, что у меня бедный словарный
запас.
– Хорошо, будем считать, что вы пошли к Исмаилову для
интимной встречи, о чем вы постеснялись заявить вслух. Сколько времени вы
пробыли у него в номере?
– Довольно долго. За это время я успела посмотреть
почти половину полнометражного фильма, выпить кофе и даже поговорить с
Исмаиловым. В общей сложности около двух часов.
– Все это время Исмаилов находился в номере?
– Да.
– Никуда не отлучался?
– Нет.
– Вы в этом абсолютно уверены?
– Да.
– Вы отдаете себе отчет, что ваши показания –
единственное подтверждение алиби Исмаилова на момент убийства? Неточности в
показаниях могут быть чреваты неприятными последствиями.
«Не надо меня запугивать, даже в такой интеллигентной форме.
Вы могли бы обратить внимание, что все мои показания отличаются исключительной
точностью. Я пытаюсь таким примитивным способом убедить вас в том, что понимаю,
что вы делаете, что я тоже кое-что смыслю в раскрытии преступлений. А уж тем
более убийств, поскольку работаю в отделе по борьбе с тяжкими насильственными
преступлениями».
– Я отдаю себе отчет в этом. У меня нет намерения
покрывать Исмаилова. Я говорю то, что соответствует действительности.
– Почему, Анастасия Павловна? Если вы принимаете
ухаживания мужчины и приходите ночью к нему в номер для интимной встречи, у вас
совершенно естественным образом должно возникнуть желание уберечь его от
неприятностей. Так почему же у вас такого желания не возникает?
– Потому что я человек с нормальным интеллектом и
здоровой психикой. Я пока еще в состоянии не смешивать удовольствие от
ухаживаний мужчины с понятием гражданского долга, призывающего меня
воздерживаться от дачи заведомо ложных показаний.
«На самом деле я шла к нему в номер не для того, чтобы
устроить, как вы выражаетесь, интимную встречу. Это была обоюдная игра, в
которую Дамир играл по необходимости, а я – из интереса. Он изображал
чувственность, так как я ему зачем-то была нужна, а я делала вид, что верю ему,
потому что хотела понять, зачем он все это затеял. А теперь мне особенно
интересно это понять, потому что необходимость во мне как-то резко отпала. Как
жаль, что вы не хотите поговорить со мной об этом».
Настя четко и добросовестно отвечала на вопросы следователя,
ведя с ним пространный мысленный диалог. Она так готовилась к этому разговору,
что не желала смиряться с установкой следователя держать ее на дистанции. Пусть
не вслух, пусть лишь про себя, но она все равно скажет все, что считает нужным.
– Возвращаясь из номера Исмаилова, вы проходили мимо
номера 240?
– Я не знаю, где расположен номер 240. Если в том
крыле, где люкс, то проходила. Если в другом – тогда не проходила.
– Разве вы не смотрели на номера комнат, когда шли по
коридору?
– Нет. Кроме того, в коридоре было темно.
– Исмаилов провожал вас?
– Нет.
