...Который был час – не знаю. Глубокая ночь. Ударил по мозгам дверной звонок. Нахально так, уверенно ударил. Думаю, так звонили в тридцатых, когда приходили по ночам. Оттуда, наверное, наш генетический страх перед долгими ночными звонками в дверь.
Но это были восьмидесятые, и те, кто звонил, пришли по другому поводу. Тоже, впрочем, неприятному.
Наскоро стряхивая остатки сна и ощущения трусоватости, влез в спортивные штаны, направился к дверям. В коридоре наткнулся на взъерошенного, таинственного Борьку.
– Тес... – Он втолкнул меня обратно в мою комнату. – Это они.
– Ну и что? – тоже унизительным шепотом не понял я.
– Это банда Хачика.
Вечером не дал Бориске втянуть себя в обсуждение происшедшего. Теперь все стало яснее и неприятнее. Бригада Хачика – известная в городе, серьезным злом известная, убийствами, изнасилованиями, нахальством. И мне известная, правда, понаслышке. До сегодняшнего вечера. Борька сам не знал, с кем связался, пока ему не представились по окончании турнира. И еще одну новость я узнал только сейчас, под непрерывный звонок: Бориска в виде залога отдал бандитам ключи от квартиры.
С площадки доносились бодрые уверенные голоса: мужские – низкие злобные и женские – кокетливые, визгливые. Борьку раздраженно звали из-за двери. И одновременно ворочали ключом в замке, блокированном защелкой. И все звонили, звонили.
– Открывай, – сказал я.
Теперь их было пятеро; добавился еще один, земляк Хачика. Сорокалетний, пузатый, усатый. Дамы, кажется, были те же – мне не дали разглядеть.
Кривоногий коротышка сразу же потребовал:
– Посторонние – на воздух!
Это – мне.
Сколько ни возвращаюсь к этому моменту, ни окунаюсь в него, не могу решить даже сейчас, какое продолжение следовало избрать. Уйдешь – потом не простишь себе. Останешься – тоже будет что не прощать.
Нормальный шулер удивится: как – какое продолжение? «Разводить» надо. А если хлопцы – обкуренные, взведенные собственным трезвоном, если их дамы воодушевляют, а ты – спросонья, разбуженный звонком тридцать седьмого года...
Я остался. Глупо так уперся:
– Пока хозяин не скажет, не уйду...
Дальше от меня требовали одного: чтобы правильно угадал, кто хозяин. Угадать никак не удавалось. Ответ: «Борька» – пришедшими явно не брался в зачет.
Меня долго били. Не то чтобы долго – монотонно. Чередуя удары с вопросами:
– Кто у нас хозяин?
При этом один нож держали у подбородка, так, что он задирал голову вверх-назад, а второй, нервно дергаясь, подносили к животу. Сам Хачик и подносил. Он же и бил в основном.
Оттесненный, прижатый к мойке на кухне, по пояс голый, я чувствовал себя беспомощно. И мерзко. Это ничтожество бьет меня, двухметрового, двадцатипятилетнего уже мужика, в дармовую рожу, а я... Как с этим жить?.. Нет, то продолжение, которое выбрал я, было лучшим.
И удивительно, Борька, этот перепуганный непутевый щенок, все норовит всунуться между мной и Хачиком и уговаривает того:
– Отец родной, не отсюда он, откуда ж ему знать... Конечно, ты хозяин.
Я его за хозяина не признал. Замолчал. Но это уже как-то было оправданно
– лицо разбито, весь в крови, зуб сломан, еще пяток покрошено.
Борькиным уговорам вняли, оставили в покое. Переместились в комнату. Меня на кухне бросили. Забыли вроде.
Но без продолжения не обошлось.
Борька, добрейшая душа, поведал жаждущей веселья публике, что зря публика так со мной, потому как день рождения – только раз в году. К сожалению.
Взялись опять за меня. Дескать, как так, брезгую выпить с ними. А я с пятнадцати лет до сих пор ни глотка спиртного, даже на свадьбах друзей, даже за упокой близких. А тут с этими... Уперся опять. Опять ножи достали, полезли из-за стола ко мне. Коротышка пистолетом размахивал. Все грозился почему-то задницу прострелить. И сучки их крашеные что-то весело орали, скалили в улыбках зубы.
Придумал ход. Устранился из всей этой мерзости. Уступил им, согласился выпить. Борька тост произнес. Все дружно выпили, вежливый народец. Выпустили меня из внимания. На это и рассчитывал. Делая вид, что пью, вылил рюмку за воротник в сторону рукава... Джемпер к этому времени уже натянул, неудобно как-то: застолье, а я – полуголый. Джемпер шерстяной, темно-серый. Поступок бесследным остался. И сразу же стал изображать из себя вдрызг пьяного.
Все очень удивились. Борька, умничка, сам поверил, взялся убеждать, что это все от того, что не пьющий я совершенно. Так что плохо быть совершенно непьющим.
Оттранспортировали меня на место, на кухню. Презрительный красавчик помог Борьке. При этом вякнул сквозь зубы:
– Животное.
До утра просидел за кухонным столом. Положив голову на руки. И, кроме всего прочего, анализировал трюк с водкой. Трюк, конечно. Вроде как «развел». Но ведь заставили – и выпил...
Больше всего зацепил за живое Бугай-красавчик. (Кличка такой и оказалась
– Бугай). Не тем, что сквозь зубы процедил, когда на кухню волочил. (Я-то трезвый, только усмехался про себя.) Казался он особенно мерзким. Именно своей красотой, благополучностью. Те – хоть драные, убогие, а этот вроде как маскируется. И явно презирает весь род людской, включая своих дружков.
(Я бы тогда не имел к нему особенных претензий, если бы знал, что до этого, на зоне, он считался вполне умеренным жуликом и место свое знал.)
Под утро компания разбрелась. Остались двое: Бугай и кривоногий. И их девочки. Коротышка со своей завалились в Борькиной комнате. Красавчик с барышней почивали на моей кровати.
Борька, как сомнамбула, слонялся по квартире. То на балконе постоит, то в ванной обнаружится.
Я заглянул в свою комнату, увидел спящих молодых и понял, что нужно сделать. Знал, каким должно быть продолжение, чтобы хоть как-то уцелеть после этой ночи.
Взглядом подозвал к себе Борьку. Всучил ему бутылку из-под шампанского. Борька взирал на меня с удивлением и с ужасом. Он понял. Я на всякий случай пояснил:
– Твой – Малый. Начнешь первым. Услышу – сделаю Бугая.
– Ты что, – заканючил Борька. – А потом как?..
– По макушке, – зачем-то сказал еще я, хотя понял уже: духу у него не хватит.
Ну нельзя, нельзя было из этой ночи выходить безмятежно!.. Все сделаю сам. Сначала – Бугай, потом – коротышка. Начхать на его пистолет. Не успеет.
И тут запричитал Бориска:
– Ты уйдешь, а я – как?.. Милиция. И от блатных куда денешься? Тебе хорошо, ты в розыске...
Слушал его и понимал, что он прав: мне легче.
