Сэм кивнула. Выходит, она знала о том, что кафе вот уже два поколения принадлежит одному и тому же семейству. Предприятие расширилось, и они открыли в окрестностях еще два успешных ресторана, ни в одном из которых Мэри Салливан не работала — по крайней мере, под своей фамилией. Впрочем, по прибытии в Париж она вполне могла взять себе другое имя или, что тоже не исключено, сменила его вполне легально, боясь, что Лу найдет ее и там.
Майк уже дважды уличил мать во лжи: в том, что она платила за его обучение в школе Святого Стефана, и в том, что работала в кафе.
Он поинтересовался:
— Что еще тебе известно?
— Только то, что связано с рестораном.
Майк помолчал, мысленно приводя в порядок сведения, полученные от Нэнси.
— Жан-Поль Латьер жив. Он по-прежнему владеет и управляет целлюлозно-бумажной компанией своего отца, «Бумага Латьера». Ему исполнилось пятьдесят восемь лет, столько же, сколько моей матери, и он по-прежнему живет на острове… Забыл, как он называется.
— Сен-Луи.
— Точно. Жан-Поль был женат лишь однажды, на женщине по имени Марго Паради. Он сочетался браком за два года до того, как мать вышла замуж за Лу. Но в ноябре семьдесят седьмого года, то есть примерно через год после того, как мать перебралась в Париж, Жан-Поль развелся. Второй раз он так и не женился. И детей у него тоже нет.
Сэм промолчала. Из комментариев Лу она уже знала, что Жан-Поль никогда не хотел иметь детей.
— Этот парень, похоже, не сидит на месте, — продолжал Майк. — У него куча телефонных номеров. Нэнси наконец-то удалось заполучить его к аппарату, представившись вице-президентом одной из крупных компании по производству бумаги здесь, в Штатах. Не возражаешь, если я закурю?
— Не стану, если угостишь и меня.
— Ты куришь?
— Бросила четыре года назад, но время от времени балуюсь сигаретой.
Майк достал пачку, прикурил сначала ей, а потом и себе.
— Итак, возвращаясь к Нэнси… — заговорил он снова. — Она не расспрашивала его о Мэри Салливан. Она решила, что, быть может, я сам захочу поговорить с Жан-Полем. Он свободно владеет английским.
Они прошли мимо бронзовых уток, которые, как считала когда-то Сара, оживают по ночам, и остановились на перекрестке улиц Бикон и Чарльз. Сэм взяла Майка под руку, когда они перебегали улицу, но отпустила, как только они достигли тротуара.
— Ты собираешься ему звонить? — спросила она.
— Жан-Полю?
Она кивнула.
— Сначала я должен кое-что сделать.
— Джесс, — догадалась она.
— А я-то думал, что смогу забыть об этом.
— Об этом трудно забыть. — Сэм немного помолчала. — Когда ты уезжаешь?
— Завтра утром. Я уже позвонил Джесс и договорился о встрече.
— Что она сказала, когда узнала, что ты летишь в Нью-Йорк?
— Я сказал ей, что прилечу на пару дней со своим другом Бам-Бамом и хочу увидеться с ней, чтобы поговорить. Мы встречаемся за ленчем.
Сэм кивнула и замолчала, обдумывая что-то.
— Если тебе понадобится что-нибудь, звони.
— Хорошо.
Майк увидел указатель Маунт-Вернон, повернул направо и зашагал вверх по улице. Не успел он сделать и нескольких шагов, как Сэм окликнула его.
— Куда это ты собрался?
Она остановилась на углу, в тени у ликеро-водочного магазина.
— Я думал, что провожаю тебя домой.
— Дедушка, сейчас только половина десятого. Ты устал — или в детском садике уже наступил тихий час?
— Теперь нам разрешают задерживаться до одиннадцати. И нет, я не устал.
Майк подошел к Сэм вплотную и на мгновение встретился с ней взглядом. Прежние чувства, которые он когда-то испытывал к ней, оказывается, никуда не делись — потрепанные, покрытые синяками и ссадинами, может быть, немножко другие по прошествии стольких лет, они, тем не менее, никуда не исчезли. И Сэм знала об этом. Он понял это по выражению ее глаз.
Она спросила:
— Хочешь пойти домой?
— В общем-то, нет. А ты?
— В общем-то, тоже.
— Есть идеи? Только, пожалуйста, без танцев.
— Я вдруг подумала о канноли.
— Давненько я не едал канноли.
— Можешь считать, что тебе повезло. Я знаю одно чудесное местечко в Норт-Энде. Идем?
— Идем.
Сэм взяла его под руку, и они пошли по Чарльз-стрит.
ГЛАВА 39
Нью-Йорк показался ему Бостоном-переростком, вымахавшим благодаря стероидам: выше и шире, злее и опаснее, готовым сожрать вас с потрохами, если вы чересчур беззаботны, неуклюжи или просто глупы. Правило номер один поведения в городе гласит: ни в коем случае не дайте заподозрить в себе туриста. Это означает — не выделяйтесь из толпы и смотрите, черт возьми, куда идете. Но вон тот деревенский лапоть на другой стороне улицы (судя по его виду, попавший сюда прямиком с кукурузного поля где-нибудь в Айове) пытался одновременно смотреть на уличные указатели и определить свое местонахождение по карте, которую раскрыл перед самым носом, словно газету. Пациент, явно сбежавший из психбольницы, стоял на углу и держал большой белый плакат с надписью «ПРИШЛО ВРЕМЯ ПОКАЯТЬСЯ, ЗАСРАНЦЫ!».
Вот за это он и любил большие города вроде Нью-Йорка — за то, что в них всегда хватало бесплатных развлечений.
Стоял чудесный весенний день — сезон «Танкерея», как выражался Бам-Бам, — и полуденное солнце ласково пригревало ему лицо, напоминая о беззаботных деньках, проведенных на лодке Бама в компании с еще несколькими парнями и девчонками. Майк сидел за выставленным на тротуар столиком ресторана, глядя, как мистер Айова сломя голову ринулся вперед и налетел на Маджиллу-Гориллу, рядом с которой даже Билл показался бы карликом, когда увидел Джесс. Она шла к нему с улыбкой на губах, неосознанной и добродушной, которая появляется просто от ощущения теплого, солнечного дня — или от осознания собственной невидимости, — в городе, в котором у людей не хватает времени остановиться и оглядеться по сторонам.
— Глазам своим не верю! Это и впрямь ты. Здесь, в Нью-Йорке.
Джесс остановилась рядом с его столиком.
Майк выдавил из себя улыбку.
— Я и впрямь здесь, — сказал он, с удовлетворением отметив, что голос не дрожит.
Джесс сдвинула солнцезащитные очки на лоб, а потом и вовсе пристроила их на макушке.
— А где Бам? — поинтересовалась она.
— У него что-то не сложилось, так что он не смог прийти. Посидим вдвоем, только ты и я.
Не успела Джесс сесть за столик, как к ним подскочил официант. Старается угодить, решил Майк, хотя, не исключено, парню просто захотелось рассмотреть Джесс поближе. Майк знал, что время всегда было союзником Джесс, а не противником. Она заказала белое вино и, после того как официант умчался, опустила сумочку на тротуар. А Майк все пытался перенестись в эпоху, запечатленную на фотографиях. Тогда Джесс была еще веселой и беззаботной — осторожность, которая позже начнет доминировать в жизни его самого и Сары, начала проявляться тогда, когда Джесс в первый раз поняла, что беременна, и эта осторожность превратится в навязчивую идею после второго выкидыша.
