— Меня уже затерроризировали звонками. Твоя новая любовница постаралась — раздала номер моего офиса всем, кому только можно.
— Господи, Наоми, она мне не любовница! Ты что, с ума сошла? — завопил Джон, но тут же опомнился. Наоми ни в чем не виновата. Она не заслужила этого. Во всем виноват он, только он. — Прости меня, милая. Я…
Она бросила трубку.
Черт.
Джон набрал ее прямой номер, но линия была занята.
Он с отчаянием взглянул на телефон, на экран компьютера, на голые стены кабинета. Секретарша сложила всю почту на край стола; сверху лежал пакет с надписанным от руки адресом. Внутри прощупывалось что-то твердое. Заинтересовавшись, Джон вскрыл пакет серебряным ножом для разрезания бумаги — подарок Наоми на Рождество — и вытащил два толстых листа картона, скрепленные резинками.
Между ними оказалась фотография Наоми — та самая, что стояла у него на столе. Сделанная в Турции. Та самая, что красовалась теперь на первой полосе USA Today.
Туда же была вложена записка. Маленький листок бумаги.
Привет, Джон! Спасибо, что одолжили мне это! Всего самого наилучшего. Салли Кимберли.
Сука! Господи, какая же сука!
Дверь кабинета открылась. Вошел Сол Харанчек.
— Джон. Могу я… м-м-м… поговорить с тобой?
Сол нервно потирал руки и покачивался на мысках. Вид у него был такой, словно он пришел сообщить о конце света.
Джон молча посмотрел на него.
— Ты темная лошадка, однако, — начал Сол. — Я… то есть мы… то есть никто из нас и понятия не имел, что ты и… м-м-м… — Он хрустнул пальцами. — Это, конечно, твое личное дело, но сегодня я… кто-то показал мне эту статью в USA Today… — Сол тряхнул головой. — Если ты не хочешь об этом говорить, то все нормально, просто скажи мне.
— Я не хочу об этом говорить, — кивнул Джон.
Сол закивал и повернулся к двери.
— Ну ладно, хорошо…
— Сол, — перебил его Джон. — Послушай, я… скажи мне, пожалуйста, я потерял шанс быть зачисленным в штат, так ведь?
Зазвонил телефон.
— Ответишь? — спросил Сол.
Джон поднял трубку — на случай, если это Салли Кимберли. Однако звонила женщина по имени Барбара Стрэттон. Она хотела узнать, не согласится ли Джон дать подробное интервью на радио. Джон вежливо — опять более вежливо, чем намеревался, — сказал, что он не сможет, и повесил трубку.
— Я идиот, Сол, — сообщил он Харанчеку.
— Это правда? То, что написано в статье? Вы с Наоми в самом деле обращались к Детторе?
Телефон зазвонил опять. Джон не стал отвечать.
— Правда.
— О господи. — Сол ухватился руками за спинку стула.
— Ты о нем что-нибудь знаешь?
— Он провел пару лет в этом университете в восьмидесятых. Но нет, я ничего о нем не знаю, кроме того, что прочитал — и что теперь он погиб, так?
— Да. Что ты думаешь о его работе?
— Он был умным парнем — его IQ просто зашкаливал. Но высокий интеллект не означает, что ты великий человек… или хотя бы хороший. Это значит, что ты можешь придумывать всякую хрень, которую другие люди придумать не способны. И не более того.
Джон промолчал.
— Послушай, это не мое дело. Очень бестактно с моей стороны вообще расспрашивать тебя… Но вот в чем дело, Джон. Эта статья не делает тебе чести как ученому. И соответственно, подрывает доверие к нашему отделу в целом.
— Но в газете все представлено не так, Сол. Ты же знаешь, как они могут искажать факты. Пресса любит выставлять науку более продвинутой, чем она есть на самом деле.
Харанчек посмотрел на него с сомнением.
— Ты хочешь, чтобы я уволился? Ты это пытаешься мне сказать?
Сол уверенно помотал головой:
— Нет, конечно. Об этом не может быть и речи. Сейчас неподходящее время для обсуждения — давай отложим разговор на потом.
— Мне очень жаль, что так вышло, Сол. Я могу что-нибудь сделать, чтобы сохранить возможность попасть в штат?
Харанчек взглянул на часы:
— Мне нужно вернуться на собрание.
— Извинись за меня, ладно?
— Разумеется. — Он закрыл за собой дверь.
Джон посмотрел на записку от Салли Кимберли. Да, он злился на нее, но еще больше его бесила собственная глупость. Рассыпался перед ней, откровенничал, думал, что она напишет хорошую статью про отдел… Вот идиот! Как он мог забыть, что мир устроен совсем по другим законам?
Он налил себе кофе и вернулся за стол. Почти тут же снова раздалась телефонная трель. Это была Наоми.
— Джон, ты смотрел новости? Последний выпуск? — тонким, дрожащим голосом спросила она.
— Нет. А что? Что такое?
— Доктор Детторе. Его убили какие-то сектанты. Они взяли на себя ответственность за взрыв. Сказали, что Детторе был пособником Сатаны. Они называют себя «Апостолы третьего тысячелетия». Это они подложили бомбу в вертолет. И они говорят, что любой, кто играет в игры с человеческими генами, отныне является их целью. Я очень боюсь, Джон. Очень.
27
Наоми посидела в монтажной, просмотрела черновой вариант первой серии документального фильма о людях, выживших при стихийных бедствиях, но по-настоящему сосредоточиться не смогла и решила поехать домой.
Нужно собраться. Сконцентрироваться на работе. Постараться выбросить из головы все лишнее — смерть доктора Детторе, беспокойство о ребенке, подозрения, что Джон переспал с этой сучкой Салли Кимберли.
И не обращать внимания на любопытные взгляды коллег. Кто из них читал статью или слышал о ней? Наоми была уверена, что большинство, но ни один не обмолвился ни словом, и это было еще хуже. Лори оказалась единственной из всех друзей, кто позвонил.
— Дорогая, какие замечательные новости! — Голос у Лори был оживленный, как всегда, но все-таки не такой. Слишком оживленный. Неестественно оживленный. Как будто она изо всех сил старалась скрыть неприязнь, но это не слишком получалось. — Ты нам ничего не говорила!
Казалось, за последние два дня весь мир Наоми перевернулся. У нее будет девочка, а не мальчик. Детторе мертв. Ей угрожают религиозные фанатики. И она больше не верит своему мужу.
Ей отчаянно захотелось оказаться в Англии. Рядом с матерью и сестрой. Джон всегда говорил, что брак — это стена, защищающая от всех невзгод, от окружающего мира, только это полный вздор. Только твои родные, твоя плоть и кровь, — вот настоящая стена. Только им можно доверять. Больше никому. Даже собственному мужу.
Она вспомнила стихотворение, которое прочитала давным-давно. О том, что дом — это такое место, где тебя обязательно примут, если больше некуда деться.
