Настя достала из сумки сложенный листок и протянула
следователю. Тот, однако, листок не взял, а вместо этого вытащил из стола бланк
отдельного поручения.
– Хорошо, допрашивай, – сухо произнес он, быстро
заполняя бланк.
– Я думала, вы сделаете это сами.
– Зачем? Это же у тебя появились вопросы к Карташову, а
не у меня. По крайней мере, ты сможешь задавать их до тех пор, пока не получишь
ответ, который тебя устроит. А то вдруг тебе результаты моего допроса тоже не
понравятся.
– Ну зачем вы так, Константин Михайлович, – укоризненно
сказала Настя. – Я же не говорю, что предыдущий допрос проведен плохо. Просто в
деле открылись новые обстоятельства…
– Какие? – Он резко поднял голову.
Настя молчала. Она привыкла доверять своим, пусть даже
неясным, ощущениям, но никогда не рассказывала о них, пока не получала в руки
факты.
Дело об убийстве Виктории Ереминой вовсе не было запутанным
делом, в котором было много противоречивой информации. Все, что Насте удалось
узнать, было логичным и стройным, но не проливало ни малейшего света на вопрос
о том, где была погибшая с 22 октября до 1 ноября, когда ее, судя по всему,
задушили. Если девушка и впрямь находилась в состоянии острого психоза, то она
могла уйти или уехать куда угодно, познакомиться с кем угодно, и никакой
нормальной логике ее поступки не подчинялись. Когда человек в здравом уме, то
его можно искать у родственников или знакомых, и вопрос только в том, чтобы как
можно полнее установить круг этих людей. А угадать возможные маршруты
передвижения сумасшедшего – занятие пустое. Уходит человек из дома без
документов куда глаза глядят… Труп обнаружен местными жителями случайно,
ягодно-грибная пора прошла, в лесу людям в ноябре делать нечего. Повезло, что
хотя бы опознать сумели, и то лишь благодаря тому, что было заявление о
розыске. Нет, убийство Ереминой не было запутанным. В деле было поразительно
мало информации, а это было еще хуже.
Хотя ответ из ОВИРа еще не поступил, Настя мысленно
распрощалась и с той версией, на которую так надеялась еще два дна назад.
Обнаруженное ею «кое-что» подсказывало, что Вика убита не каким-то заграничным
любовником, что дело здесь совсем в другом…
– Так какие появились новые обстоятельства? – тихо и
очень жестко спросил Ольшанский, протягивая ей бланк с поручением на допрос
Бориса Карташова. – Ты мне не ответила.
– Можно, я отвечу вам после допроса?
– Хорошо, ответишь после. Но имей в виду, Каменская,
утаивать от меня информацию ты не имеешь права, даже если считаешь, что она не
важна для дела. Мы с тобой работаем в первый раз, поэтому я тебя по-хорошему
предупреждаю, что со мной эти фокусы не пройдут. Узнаю – за шкирку выкину, как
паршивого котенка. И ни к одному делу, которое будет находиться в работе у
следователей городской прокуратуры, тебя больше никогда близко не подпустят. Уж
об этом я позабочусь. Не думай, что ты самая умная и можешь решать, что годится
для дела, а что – нет. И не забывай, что процессуальное лицо – я, а не ты,
поэтому играть будешь по моим правилам, а не по тем, которые у вас на Петровке
приняты. Усвоила?
– Я все поняла, Константин Михайлович, – пробормотала
Настя и быстро выскользнула из кабинета следователя. «Не зря я его не люблю, –
зло подумала она. – Вот как разошелся. Хам трамвайный!»
Надо было позвонить Карташову и договориться о встрече.
Настя спустилась на второй этаж, где, как она знала, располагался кабинет ее
сокурсника, ныне старшего помощника прокурора. Она позвонит оттуда, на уличные
автоматы надежда слабая: они или не работают, или требуют как раз тех монет, которых
у нее не окажется.
Настя никогда не составляла мнения о людях с первого
взгляда. Но Борис Карташов понравился ей сразу.
Когда он открыл ей дверь, огромный, почти двухметрового
роста, в джинсах, байковой рубашке в сине-белую клетку и темно-сером свитере из
верблюжьей шерсти, Настя попыталась сдержать улыбку, но не справилась с собой и
расхохоталась. Слезы текли из глаз, и, сотрясаясь от приступов смеха, она
успела подумать, что, слава Богу, не красила сегодня ресницы, иначе все лицо
было бы в потеках от туши.
– Что с вами? – испуганно спросил хозяин. Но Настя лишь
махнула рукой. Расстегнув куртку, она протянула ее Карташову, и тут он сам
начал судорожно всхлипывать от смеха. Настя была одета в точно такие же джинсы,
в такую же сине-белую рубашку, а ее свитер из верблюжьей шерсти был чуть-чуть
светлее, чем у Бориса.
– Мы с вами как из одного инкубатора, – сказал
Карташов, с трудом переводя дыхание. – Вот уж не думал, что одеваюсь, как
работник уголовного розыска. Проходите, пожалуйста.
Оглядывая квартиру художника, Настя недоумевала, почему
Гордеев назвал его «богемным». Ничего богемного в любовнике Вики Ереминой не
было – ни во внешности, ни в одежде. Короткие волосы, довольно густые, но с
начинающей появляться плешью на макушке, аккуратные усы, крупный, пожалуй,
несколько длинноватый нос, атлетическое сложение спортсмена. Ни малейшей
небрежности ни во внешнем облике, ни в обстановке квартиры. Напротив, комната
была обставлена удобной и вполне традиционной мебелью. У окна – большой
письменный стол, на котором Настя увидела множество эскизов и законченных
рисунков.
– Хотите кофе?
– С удовольствием, – обрадовалась Настя, которая двух
часов не могла прожить без чашки кофе.
Они расположились на кухне, чистой и уютной, где
господствовали бежевый и светло-коричневый цвета, и это тоже Насте понравилось.
Она с удовлетворением отметила, что кофе вкусный и крепкий, а хозяин
управляется с джезвой ловко и быстро и, несмотря на внушительную фигуру,
двигается грациозно и легко.
– Расскажите мне о Вике, – попросила она.
– Что именно? О том, как она заболела?
– Нет, с самого начала. О том, почему она оказалась в
детском доме.
В детском доме трехлетняя Вика Еремина оказалась после того,
как ее мать отправили на принудительное лечение от алкоголизма. В
лечебно-трудовом профилактории Еремина-старшая и скончалась спустя несколько
месяцев, отравившись невесть откуда взявшимся денатуратом. Мать девочки замужем
никогда не была, других родственников не обнаружилось, так что Вика осталась в
доме ребенка, а потом и в детском доме насовсем. Выросла, окончила ПТУ,
получила специальность «маляр-штукатур», начала работать, получила место в
общежитии. В рабочее время трудилась, в нерабочее – на полную мощь пользовалась
своей яркой, неординарной красотой. Так длилось довольно долго, пока примерно
два с половиной года назад она не прочла в газете объявление о том, что
какой-то фирме требуется девушка не старше 23 лет для работы секретарем. Вика
была достаточно цинична, чтобы сообразить, почему в таком объявлении указан
возраст. Она купила несколько рекламных газет, внимательно их прочитала и
выбрала предложения, адресованные молодым привлекательным девушкам. Так она и
оказалась сотрудником фирмы.
