Первое объяснение, пожалуй, придется отставить: на Петровке
думают, что Борис еще не вернулся в Москву. И потом, если бы Каменская узнала о
содержании записки, в «Космос» явился бы не Борис, а она сама или кто-нибудь из
ее группы. А она вместо этого целый день проболталась в поликлинике, на работу
не ходила и ни с кем из своих сотрудников в контакт не вступала. Судя по всему,
если Карташов что-то и узнал, то дальше него информация пока не ушла. Из этого
и следует исходить.
Арсен рассудил, что ситуация пока не особенно обостряется.
Раз Карташов не стал спрашивать в редакции адрес и телефон
Бондаренко, стало быть, не считает разговор с ним чрезвычайно важным и срочным,
то есть не видит связи между редактором «Космоса» и смертью Вики. А коль так,
горячку можно не пороть. Больше всего на свете Арсен не любил действовать
второпях. Он был убежден, что при цейтноте решения принимаются неверные и даже
глупые. В юности он увлекался шахматами и очень прилично играл на уровне мастеров
спорта.
Все это хорошо, но дядя Коля со своим мальчишкой… Как же он
мог так проколоться? Мало того, что взял в команду слабака, не вынесшего побоев
дилетанта-художника, но и позволил этому сопливому пацану обмануть себя, не
почувствовал вранья, фальши, принял все за чистую монету. Интересно, как же все
было на самом деле? Мальчишка сам признался, что пришел искать записку? Или
художник затаился в темном углу и наблюдал за гостем, а когда тот нашел то, что
искал, вышел из укрытия и начал бить парня?
Никак иначе Арсен не мог объяснить тот факт, что Карташов
вдруг явился в редакцию к Бондаренко. Только через записку. А записка – только
через мальчишку. Надо немедленно сказать этому хреновому Черномору – дяде Коле,
чтобы разобрался.
Что же касается художника, нужно посмотреть за ним на тот
случай, если он захочет вступить в контакт с МУРом. Арсен полагал, что хорошо
знает людей. То обстоятельство, что Борис сам пошел в редакцию, может быть
истолковано двояко. Либо он знает телефон только Каменской, которую весь день
не мог застать, поэтому он и пошел в редакцию сам. Либо он вообще не считает
нужным сообщать о «Космосе» ни Каменской, ни кому бы то ни было еще из
милицейской братии. Вот и нужно посмотреть, не попытается ли он завтра
связаться с Петровкой, точнее, с Каменской. Достаточно будет одного дня, чтобы
разобраться в намерениях художника.
И еще одна успокоительная мысль пришла в голову Арсену. Если
Каменская пока ничего не знает, можно успеть поработать и со Смеляковым, и с Бондаренко.
Лучше бы, конечно, обойтись без трупов. Слишком много смертей…
Андрей Чернышев подумал, что его силы и способности на
сегодняшнюю ночь иссякли. Сначала он подлизывался к жене Бондаренко и
уговаривал сказать, где проводит время ее больной муж. Потом, уговорив жену и
разыскав мужа в теплой, даже жаркой банной компании, Андрей изображал «своего
парня» и втирался в доверие к Бондаренко и его приятелям, в результате чего ему
удалось вывести, вернее – вывезти незадачливого редактора из бани и даже обосноваться
с ним вместе в пустой квартире, ключи от которой постоянно были у Чернышева.
Потом он снова по телефону подлизывался к жене абсолютно пьяного Бондаренко,
клянясь ей всем героическим прошлым и светлым будущим родной милиции, что
Сергей проведет ночь не у женщины, а под его, Андрея, неусыпным надзором, и что
утром трезвый, как хрустальный бокал, муж будет на машине доставлен на родную
кухню. Оставалось, как говорится в одесском анекдоте, уговорить Рокфеллера:
сделать так, чтобы Бондаренко протрезвел, согласился ответить на вопросы и
ничего при этом не напутал.
Чернышев сперва надеялся обойтись «легкими» мерами: поил
Сергея крепким чаем и кофе, заставлял засовывать голову под холодную воду.
Результат его усилий был, однако, каким-то однобоким: редактор все крепче и
увереннее стоял на ногах, но взгляд его делался все более мутным, а речь –
бессвязной. Время шло, утро было все ближе, а надежд на получение показаний все
меньше. Андрей злился, нервничал, потом впал в отчаяние. В момент, когда
отчаяние достигло пика, в нем словно щелкнул выключатель, осветив ситуацию
другим светом. «Представь себе, что перед тобой больная собака, – сказал сам
себе Чернышев. – Ты же не будешь злиться на нее за то, что она болеет. Пьяный
мужик – та же больная животина. Ему тоже плохо, а помочь сам себе он не может.
И связно объяснить, что у него болит, тоже не может. Если бы Кирилл заболел
среди ночи, что бы ты сделал?»
Ответ пришел сам собой. Превозмогая отвращение, Андрей
установил редактора в устойчивую позу перед унитазом и засунул ему в глотку два
пальца. Здесь же рядом предусмотрительно поставил пятилитровую банку со слабым
раствором марганцовки, чередуя принудительную рвоту с насильственным питьем.
Закончив неприятную процедуру, он положил Сергея на диван и открыл записную
книжку, где лежали заботливо вырезанные из газет объявления типа: «Вытрезвляю
срочно. Круглосуточно. Выезд на дом». Андрей поискал среди вырезок такие,
которые, судя по номерам телефонов, давались «вытрезвителями», проживающими
где-то неподалеку. Он позвонил в два места, в одном из них договорился о
срочном визите и, ожидая подмоги, принялся прикидывать, хватит ли у него
наличных денег, чтобы заплатить за услуги.
К утру редактор журнала «Космос» Сергей Бондаренко смог
достаточно связно изложить события двухмесячной давности. Когда Валька Косарь с
горящими глазами стал рассказывать о странной болезни, свалившейся на подружку
одного его знакомого, он, Сергей, сразу вспомнил, что где-то уже читал про
что-то очень похожее. Покопавшись в памяти, он припомнил детективную повесть,
которую принес в редакцию пожилой мужчина, кажется, бывший следователь. Косарь
почему-то вдруг сделался очень серьезным и сказал, что надо докопаться до
правды, потому что психиатрический диагноз – это не шутки, можно человеку всю
жизнь искалечить, а он на самом деле абсолютно здоров.
– Сделаем так, – заявил он Сергею. – Ты поищи в своих
редакционных залежах эту повесть, а я свяжусь со своим знакомым, дам ему твои
координаты, чтобы вы могли встретиться. Идет?
– Ладно, – безразлично пожал плечами Бондаренко. Его не
беспокоила болезнь чьей-то там подружки, и ему совсем не хотелось копаться в
подвале среди редакционного хлама, старых бумаг и неиспользованных рукописей.
Графоманов нынче развелось – страшное дело. Раньше, при
застое, такого не было. А теперь что ни месяц – то новая модная тема: то
партия, то беспредел в исправительно-трудовых учреждениях, то гомосексуалисты,
то путч, то коррупция, то похищение людей с целью продажи их внутренних
органов… И каждая новая тема поднимала волну графоманов, которые считали, что
им есть что сказать по данному вопросу. Рукописи поступали в редакции журналов
непрерывным потоком, но почти все они никуда не годились и после беглого
прочтения небрежно сваливались в подвалы или на чердаки.
Но отказать Вальке Косарю, закадычному другу, который
столько раз помогал ему, Сергей не мог. В тот же день он отправился в подвал и
предпринял добросовестную попытку найти рукопись, однако потерпел неудачу.
