– Конечно, папуля. Ты мне как родной отец. Я тебя
очень, очень люблю, – грустно сказала Настя.
– И я люблю тебя, ребенок. А маму не осуждай. И меня,
кстати, тоже.
– Я знаю, – кивнула Настя. – Ты меня с ней познакомишь?
– А надо? – засмеялся Леонид Петрович.
– Интересно же!
– Ладно, если интересно – познакомлю. Только дай слово,
что не будешь расстраиваться.
Уснуть Насте удалось только ближе к утру. Она все пыталась
осмыслить то, что услышала от своего начальника Гордеева. Милиция, купленная
мафией, – не новость. Но до тех пор, пока это случалось с другими, в другом
подразделении, в другом городе, это воспринималось как факт объективной
реальности, с которым надо считаться и который следует принимать во внимание
при анализе информации и принятии решений. А когда это случается рядом с тобой,
в твоем отделе, с твоими друзьями, то из служебно-аналитической проблема
становится нравственно-психологической, не имеющей однозначного решения. Как
работать дальше? Как себя вести с коллегами? Кого подозревать? Всех? И тех,
кого недолюбливаешь, и тех, кому симпатизируешь, и тех, к кому искренне
привязана? И если заметишь что-то, вызывающее подозрение, в поведении
кого-нибудь из сотрудников отдела, то что с этим делать? Бежать к Колобку
доносить? Или таить в себе, внутренне зажмурившись и повторяя, что ничего
такого не было? А может быть, самоустраниться, сказав себе, что предавать
друзей нельзя, даже если они не правы, и пусть с ними разбираются враги? Тогда
кто же здесь враг? Инспекция по личному составу? Или все-таки тот, кто
оказывает услуги преступникам вопреки интересам правосудия? Господи, как много
вопросов! И ни одного ответа…
Глава 2
В кабинет к следователю городской прокуратуры Константину
Михайловичу Ольшанскому Настя попала впервые. Они знали друг друга давно, но
встречались только на Петровке, где Ольшанский частенько бывал. Он был умным
человеком и опытным следователем, грамотным, добросовестным, мужественным, но
Настя его почему-то недолюбливала. Она не раз пыталась разобраться в своем
отношении к нему, но причин нелюбви к Ольшанскому так и не поняла. Более того,
она знала, что очень многие относились к нему точно так же неприязненно, хотя
открыто признавали его профессионализм и высокую квалификацию.
Внешне Константин Михайлович производил впечатление
недотепы-неудачника: смущенный взгляд, мятый пиджак, на любом галстуке –
непременно какое-то постороннее пятнышко непонятного происхождения, далеко не
всегда вычищенные ботинки, очки в чудовищно старомодной оправе. Кроме того,
Ольшанский отличался весьма живой мимикой и тем, что совершенно не следил за
лицом, особенно когда занимался писаниной. Сторонний наблюдатель с трудом
удерживался от смеха, видя эти невероятные гримасы и высунутый кончик языка.
Вместе с тем следователь бывал резок и невежлив, хотя и не часто, и, как ни
странно, в основном с экспертами. Он был помешан на криминалистике, читал всю
новейшую литературу, вплоть до диссертаций и материалов научно-практических
конференций, и во время осмотра места происшествия буквально стоял над душой у
экспертов, предъявляя им какие-то немыслимые требования и ставя перед ними
самые неожиданные вопросы.
Кабинет Ольшанского был довольно точным отражением своего
хозяина: на полированной поверхности приставного стола – круги от горячих
стаканов, рабочий стол захламлен донельзя, пластмассовый абажур настольной
лампы померк под вековым слоем пыли, из ярко-зеленого превратившись в
тускло-серый. Короче, кабинет Насте не понравился.
Ольшанский встретил ее дружелюбно, но тут же спросил про
Ларцева.
Владимир Ларцев вместе с Михаилом Доценко первые девять
дней, с 3 по 11 ноября, выполняли поручения следователя по делу об убийстве
Виктории Ереминой, и Константин Михайлович ожидал увидеть кого-то из них. В
отделе Гордеева знали, что Ольшанский особенно ценил Ларцева и признавал за ним
умение вести допросы, частенько поручал ему работу со свидетелями и обвиняемыми
и всегда подчеркивал, что результаты такой работы у Володи гораздо лучше, чем у
него самого.
– Ларцев пока занят, – уклончиво ответила Настя, – ему
поручили другое задание. По делу Ереминой буду работать я.
Надо отдать следователю должное: если он и был разочарован,
то виду не показал. Достав из сейфа уголовное дело, он усадил Настю за
приставной стол.
– Читай тихонечко. Я должен закончить обвинительное
заключение. Через сорок минут у меня очная ставка, так что придется тебя
выгнать. Постарайся успеть.
Документов в деле оказалось не так уж много. Заключение
судебно-медицинского эксперта: причина смерти – асфиксия, наступившая
вследствие удушения, скорее всего, полотенцем (частицы волокон ткани обнаружены
на заостренных краях серьги в форме цветка с пятью лепестками). На теле убитой
обнаружены множественные кровоподтеки в области спины и груди, образовавшиеся от
ударов толстой веревкой или ремнем. Время образования кровоподтеков – от двух
суток (самые ранние) до двух часов (самые поздние) до наступления смерти.
Протокол допроса начальника Ереминой, генерального директора
фирмы, гласил: Вика много пила, но на работу ходила исправно. Конечно, в
поведении были странности, как у всякой пьющей женщины. Она могла, например,
уехать на два-три дня с малознакомым мужчиной. Но Еремина при всем при том
никогда не забывала отпроситься у начальника, причем не стесняясь заявляла в
открытую, зачем ей нужны эти два-три дня. В последнее время она сильно
изменилась, стала замкнутой, непредсказуемой, часто отвечала невпопад, подолгу
сидела, уставившись в одну точку, и порой даже не слышала, как к ней
обращаются. Создавалось впечатление, что она серьезно больна.
Протокол допроса Бориса Карташова, любовника Ереминой: я
совершенно уверен, что Виктория была больна. Около месяца тому назад у нее
появилась навязчивая идея, что кто-то воздействует на нее по радио и крадет ее
сны. Я уговаривал ее проконсультироваться у психиатра, но она категорически
отказывалась. Тогда я сам обратился к знакомому врачу, и он выразил
уверенность, что у Вики острый психоз и она нуждается в немедленной
госпитализации. Однако Вика меня не послушалась. Иногда она вела себя крайне
легкомысленно, заводила какие-то случайные знакомства и близко сходилась с
подозрительными типами, особенно в периоды запоев. Бывало, что и пропадала на
несколько дней с очередным любовником. Я уехал из Москвы в командировку 18
октября, вернулся 26 октября, начал разыскивать Викторию, опасаясь, что в
болезненном состоянии она могла попасть в беду. О том, что она собиралась
куда-то уезжать, мне ничего не известно.
Никаких сообщений от нее я не получал.
Протокол допроса Ольги Колобовой, подруги Ереминой: я знаю
Вику всю жизнь, мы вместе воспитывались в детдоме. Естественно, Бориса
Карташова я тоже знаю. Примерно месяц назад Борис сказал мне, что Вика
заболела, у нее появилась навязчивая идея, что кто-то при помощи радио крадет у
нее сны. Борис просил, чтобы я поговорила с Викой, убедила ее показаться врачу.
Вика категорически отказалась, сказала, что считает себя абсолютно здоровой.
Когда я спросила ее, правда ли, что она говорила Борису, будто у нее крадут
сны, она подтвердила, что это правда. Последний раз я разговаривала с Викой
вечером 22 октября, примерно в 23 часа, я звонила ей домой. Мы договорились
встретиться в воскресенье. Больше я Еремину не видела и не разговаривала с ней.
