– Но он терпеть не может, когда за него что-то решают.
Он просто помешан на своей процессуальной самостоятельности.
– А я и не посягаю на его процессуальную
самостоятельность. Он сам примет решение. Не думай, что он глупее нас с тобой.
Виктор Алексеевич довольно потер руки и подмигнул Насте.
– Ты чего нос повесила, красавица? Думаешь, не
справимся? Не бойся, даже если не справимся, все равно какой-никакой опыт
приобретем, это тоже полезно. Да перестань ты киснуть, гляди веселее!
– Чему радоваться-то, Виктор Алексеевич? Эта история с
телефоном…
– Знаю, – быстро и неожиданно жестко сказал Гордеев. –
Я тоже заметил, не слепой. И это – повод для размышлений, а не для слез. Между
прочим, не забудь вернуть мне аппарат, я его под честное слово на пару часов
выпросил у Высоковского. Не стал бы я с этим жмотом связываться, но у него
аппарат такой же, как у тебя. Да встряхнись же, Настасья! Выше голову! Ну-ка,
улыбнись быстренько!
– Не могу я, Виктор Алексеевич. Пока я думала, что он –
один, мне было горько и больно. Когда я поняла, что их, как минимум, двое, мне
стало страшно. Это же совсем другая ситуация, понимаете? И я не вижу в этом
ничего веселого или вселяющего оптимизм, поэтому, в отличие от вас, не могу
шутить и улыбаться.
– Я свои слезы уже все выплакал, Стасенька, – тихо
сказал полковник.
– Теперь мне ничего другого не остается, кроме как
улыбаться. Когда я понял, что он – не один, все в момент переменилось. Если
раньше я говорил себе: «Выясни, кто двурушник, убери его из отдела, из милиции
вообще, и все встанет на свои места», то сегодня я подумал совсем другое.
Если их двое или больше, значит, ситуация уже не под моим
контролем, значит, как бы я ни крутился, я с ней не справлюсь. От меня ничего
не зависит. Если окажется, что эти двое – случайное совпадение, дело еще можно
поправить. Если же нет, если мы имеем дело с внедренной к нам организацией,
тогда все попытки бороться с этим бессмысленны. Мне останется только уйти на
пенсию.
– И бросить все, что вы с такой любовью и тяжким трудом
создавали?
– Я был идеалистом, я полагал, что честная и хорошая
работа зависит только от нас самих, от нашего умения и желания. Я создавал и
культивировал в вас это желание и умение, и никто не посмеет сказать, что у
меня совсем уж ничего не получилось. Вспомни, сколько за последние два года мы
довели до суда дел, которые раньше разваливались от малейшего дуновения. С
нашими делами ничего не сможет сделать ни один адвокат, потому что точно такой
же адвокат, даже еще более строгий и придирчивый, живет в каждом из нас, и на
каждое доказательство, на каждый факт мы умеем смотреть прежде всего его
глазами. Да, я добился того, чего хотел. Но мой ребенок, мое любимое детище
оказалось нежизнеспособным, потому что нормальные здоровые дети вообще не могут
существовать в нашей окружающей среде. Дети-то хорошие, только условия для них
неподходящие. Давлению материального стимула такие детки сопротивляться пока не
могут, они обречены на смерть. Как ни печально это осознавать.
– Но если это все-таки случайность, а не система? Или
такая система, которую можно развалить, уничтожить? – робко предположила Настя,
которую совсем не радовала перспектива остаться без такого начальника, как
Колобок. Именно он когда-то забрал ее из районного отдела внутренних дел на
Петровку, и забрал ее именно для того, чтобы она занималась тем, что умеет и
больше всего любит, – аналитической работой. Никакой другой начальник не
позволит ей отсиживаться в кабинете и возиться с цифрами, фактами,
доказательствами, обрывочными сведениями, сплетая из кусочков замысловатые
узоры… Не говоря уж о том, что Настя была по-человечески привязана к смешному
толстому лысому Колобку и испытывала глубочайшее уважение к полковнику милиции
Гордееву.
– Не надо себя обманывать, деточка. Разумеется, мы с
тобой попробуем сделать все возможное, иначе грош нам цена, но надеяться на
удачу не следует. Работать будем не на результат, ибо он очевиден и не в нашу
пользу, а на процесс. Поскольку результат известен заранее и изменить его мы не
сможем, будем чувствовать себя раскованно, будем совершать ошибки, и чем больше
– тем лучше, и будем на них учиться. Из каждой ситуации надо уметь извлекать
максимум пользы…
После бессонной ночи Андрей Чернышев чувствовал себя плохо.
В отличие от Насти, для которой бессонница была делом самым обычным, Андрей,
регулярно гулявший перед сном с собакой, на сон, как правило, не жаловался,
спал крепко, а если поспать не удавалось, мучился головной болью и слабостью.
Тем не менее, сдав Сергея Бондаренко рано утром жене с рук на руки, Чернышев
преодолел в себе желание поехать домой и поспать и отправился выполнять
очередное задание Каменской: искать семью потерпевшего, убитого пьяной Тамарой
Ереминой двадцать три года назад. Оказалось, что незадолго до гибели
потерпевший Виталий Лучников женился, но после похорон молодая вдова выехала из
Москвы в Брянскую область к родственникам покойного, мужа, которые выразили
готовность помочь ей растить ребенка, вот-вот собиравшегося появиться на свет.
Никаких родственников ни самого Лучникова, ни его жены в Москве больше не было,
так как оба они не были москвичами и приехали в свое время сюда на работу «по
лимиту».
Изучив расписание поездов, Андрей прикинул, что ехать на
машине удобнее. Одна беда – не хватало денег на бензин, ибо львиную долю
наличности «съел» пьяный Бондаренко, которого надо было обязательно протрезвить
и опросить, пока ему, так же как и Василию Колобову, неизвестные доброжелатели
не разъяснили, что к чему. Наконец, решив финансовые вопросы, Чернышев помчался
по Киевскому шоссе в сторону Брянской области.
До дома Елены Лучниковой он добрался часам к десяти вечера.
Дверь ему открыла прехорошенькая молодая девушка с гримаской праведного
негодования на свежем личике. Очевидно, она ждала кого-то другого, потому что,
увидев на крыльце Андрея, моментально переменила выражение лица с недовольного
на приветливое.
– Вы к нам? – спросила она.
– Если вы Лучниковы, то к вам. Мне нужна Елена
Петровна.
– Мама! – крикнула девушка. – Это к тебе.
– А а думала, это Денис за тобой пришел, – раздался
низкий грудной голос. – Не держи гостей на пороге, Нина, проводи сюда.
Нина распахнула дверь в огромную светлую кухню, пахнущую
тестом и пряными травами. За столом сидела крупная ясноглазая женщина с
красивым добрым лицом, толстой косой, уложенной вокруг головы, и вязала.
Узнав, кто он и откуда, хозяйка не выразила ни удивления, ни
недовольства. Андрею почему-то показалось, что она словно давно ждала, когда же
наконец кто-нибудь поинтересуется у нее обстоятельствами смерти мужа.
Впечатление было странным, и Андрей решил непременно
проверить его в конце беседы.
Когда Нина ушла гулять с женихом (чему Чернышев немало
подивился: холод, мокрый снег, темнота. Наверное, они на самом деле пошли не
гулять, а к кому-нибудь из друзей. Если эти друзья достаточно деликатны, то
гулять пойдут именно они, а не жених с невестой), Елена Петровна без повторных
просьб начала рассказывать о том, что произошло в семидесятом году. Она
говорила негромко, ровным спокойным голосом, будто читала вслух хорошо
знакомую, но совершенно неинтересную, надоевшую книгу…
