– Нет, я хорошо помню. В детстве я этот том
перечитывала раз десять, если не больше.
– А вдруг речь идет о другом издании? И там в пятом
томе вообще совсем другие произведения?
– Лешенька, милый, не надо меня успокаивать. Речь идет
именно об этом издании, потому что именно это издание стоит у меня в книжном
шкафу на самом видном месте. И тот, кто открывал дверь в мою квартиру, заходил
сюда и видел его. Вот позвонит Андрей, и узнаем, кто из нас прав.
В ожидании звонка Чернышева они молча сидели на кухне.
Леша раскладывал пасьянс, а Настя методично чистила
картошку. Она настолько ушла в свои мысли, что даже не заметила, как до краев
наполнила очищенным картофелем огромную трехлитровую кастрюлю. Спохватившись,
она смущенно повернулась к Леше.
– Посмотри, что я наделала. Куда ее теперь?
– Варить, – хладнокровно ответствовал доктор наук
Чистяков, втайне радуясь, что Настя хоть немного отвлеклась от мрачных мыслей.
– Но мы столько не съедим…
– А мы и не станем. Сегодня поужинаем, а остальное
будем понемногу разжаривать потом, можно с яичницей, можно с тушенкой.
– И правда, – Настя растерянно улыбнулась. – Я и не
сообразила. Никогда впрок не готовлю.
– Да ты вообще никогда не готовишь, так что не
оправдывайся. Давай маленькую кастрюльку.
– Зачем?
– Чтобы не ждать, пока весь этот котел сварится. В
маленькой кастрюльке сварим отдельно картошку себе на ужин, а остальное пусть
стоит на огне. Дошло?
– Как просто… Что это со мной, Лешик? Как будто мозги
совсем съехали в сторону. Самых простых вещей не могу сообразить.
– Ты устала, Настюша.
– Да, я устала. Ну что же он не звонит?
– Позвонит, не дергайся.
Когда Андрей перезвонил, она была почти на грани истерики.
– Ну что? – с трудом переводя дыхание, спросила она.
– Ничего. Восемь трупов, но все – не наши. Пять поджогов,
но к нашему делу отношения не имеют.
– Андрюша, я очень напугана. Что мне делать? Есть идеи?
– Пока нет, завтра будут. Заеду за тобой в восемь
часов.
– Хорошо.
Глава 11
Константин Михайлович Ольшанский был слабым человеком. И он
об этом знал. Для многих людей молчание – не проблема, они могут быть чем-то
недовольны, на кого-то обижаться, затаить зло, могут чего-то не понимать и
спокойно жить с этим месяцы и даже годы, не стараясь выяснить отношения и
расставить точки над «I». Константин же Михайлович этого не переносил
совершенно. Психологи сказали бы, что у него слабая устойчивость к конфликтным
ситуациям.
Он уже давно заметил, что с Володей Ларцевым что-то не так.
Первое время он гнал от себя неприятные мысли, оправдывая явные огрехи в работе
своего товарища недавно пережитой трагедией и искренне надеясь на то, что
никто, кроме него самого, этих ошибок не замечает. Но после разговора с
Каменской, когда она вслух и не стесняясь назвала вещи своими именами,
Ольшанскому стало совсем скверно, хотя Анастасия и выразила намерение «спустить
все на тормозах». Константин Михайлович был ей за это благодарен. Но молчать и
делать вид, что ничего не происходит, становилось с каждым днем все труднее.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стал звонок
полковника Гордеева, который попросил следователя не ходить к прокурору с
просьбой о продлении сроков предварительного следствия, а вместо этого,
несмотря на наличие перспективных версий и ясно обозначившейся фигуры главного
подозреваемого, приостановить производство по делу об обнаружении трупа
Виктории Ереминой. Ольшанский знал Гордеева много лет и понимал, что за
просьбой Виктора Алексеевича стоят очень и очень серьезные аргументы, которые
не следует обсуждать по телефону. В иной ситуации он, может быть, и потребовал
бы объяснений и веских доводов… Но не теперь. Потому что боялся, что разговор
этот уйдет «вглубь» и обязательно коснется первых дней работы по делу, иными
словами – Володькиной халтуры. Нет, к этому Константин Михайлович морально готов
не был: ведь для полковника и его подчиненных не секрет их с Ларцевым дружба.
Значит, придется либо делать вид, что ничего не заметил, и расписаться в своей
профессиональной несостоятельности, либо как-то объяснять свою терпимость к
недобросовестности майора Ларцева. Поэтому Ольшанский только вздохнул и
сдержанно ответил Гордееву:
– Поверю вам на слово, вы меня никогда не подводили.
Постановление вынесу в первый же день после новогодних праздников, третьего
января как раз два месяца истекут. Устраивает?
– Спасибо, Константин Михайлович, сделаю все, чтобы вас
не подвести.
Положив трубку, следователь с досадой бросил на стол очки и
закрыл глаза ладонями. Интересно, поделилась ли Каменская своими наблюдениями с
начальством? Хорошо, если нет. А если да? Тогда Гордеев, старый хитрый лис,
объехал его, Ольшанского, как в народе говорят, на кривой козе.
Полковник понимает, что из-за Ларцева следователь вряд ли
полезет на рожон и рискнет задавать вопросы, и по делу Ереминой можно теперь
просить все, что угодно, не боясь получить отказ. Что же все-таки затеял
Колобок? Не окажется ли, что, зная слабый характер следователя, он обратился к
нему с просьбой, не имеющей ничего общего с интересами правосудия?
Очень они были разные – полковник Гордеев и старший советник
юстиции Ольшанский. Гордеев твердо верил в профессионализм и честность
следователя. Константин Михайлович, напротив, не верил и не доверял никому,
всегда помня о том, что даже самый порядочный человек и грамотный специалист –
это все-таки только человек, а не мыслящая машина, неподвластная эмоциям и
болезням.
Ольшанский, поколебавшись, снял телефонную трубку, разыскал
Ларцева и пригласил его с дочерью к себе домой, как он выразился, «на
предновогодние блины».
«Господи, да он совсем седой стал с того времени, как умерла
Наташа», – думал Ольшанский, глядя на Володю Ларцева, весело болтавшего с Ниной
и дочками. Нина Ольшанская заботливо опекала Ларцева с тех пор, как он овдовел,
старалась по возможности забирать Надюшку во время школьных каникул, если
уезжала куда-нибудь с девочками, регулярно приглашала на ужины и воскресные
обеды, помогала с дефицитными покупками. Порой она даже шутила: «У меня теперь
полтора мужа и три дочки».
– Почему полтора, а не два? – спросил Константин
Михайлович, услышав это впервые.
– Ну, на полного мужа Володя не тянет: я о нем
забочусь, а он обо мне – нет, – шутливо ответила жена.
Теперь, глядя на ничего не подозревающих жену и друга, он
мучительно собирался с силами, чтобы произнести первую фразу, как только Нина
выйдет из кухни в комнату. Наконец она ушла к телефону, и Константин
Михайлович, переведя дыхание, выдавил:
