– С тобой все в порядке, Ларцев?
Один бог знает, как надеялся Ольшанский увидеть веселое
недоумение на лице друга, услышать его знакомый короткий смешок и шутливый
ответ. Но по тому, как мгновенно сузились и заледенели Володины глаза, он сразу
понял, что его надеждам сбыться не суждено.
– Почему такой вопрос. Костя? Со мной уже больше года
не все в порядке, но для тебя это не новость.
– Я не это имел в виду.
– А что? Что ты имел в виду?
– Ты стал хуже работать. Прости меня, Володька, я все
понимаю, но нельзя же так…
– Как – так?
Ольшанский за свою долгую следовательскую жизнь провел
столько допросов, что ему уже не нужно было продолжать разговор. И без того почти
все ясно. Ларцев не оправдывается, не пытается объясниться, он задает встречные
вопросы, явно уклоняясь от ответа и стараясь понять, что именно известно его
другу Косте. Следователь горько вздохнул. Значит, дело не в обычной халтуре, а
в чем-то гораздо более серьезном. Видно, Володю крепко посадили «на крючок».
– Послушай, если ты не хочешь ничего рассказывать –
дело твое. Конечно, мне обидно, когда ты что-то скрываешь, но…
– Что – но? – холодно откликнулся Ларцев.
– Ты вот-вот нарвешься на скандал.
– Почему?
– Потому что у твоего вранья длинные уши, которые
торчат из каждого написанного тобой протокола, из каждого документа. Ты что же,
совсем меня не уважаешь, если думаешь, что я этого не замечу?
– А ты, значит, заметил, – коротко усмехнулся Ларцев,
потянувшись за сигаретой.
– Представь себе, заметил. Хотя долгое время делал вид,
что не замечаю. Но больше так продолжаться не может.
– Почему? – осведомился Ларцев, доставая с полки
пепельницу.
«Черт возьми, – подумал Константин Михайлович, – не я его
спрашиваю, а он меня. И он спокоен, как каменный монумент, а меня аж пот прошиб
от волнения».
– Потому что теперь это заметил не только я.
– Кто еще?
– Каменская. Она после тебя передопросила всех
свидетелей. Тебе об этом известно? Ты потратил на это безобразие десять дней, а
она – еще десять, переделывая за тобой твою же работу. И почти все – впустую,
потому что через двадцать дней свидетельские показания уже не те, что по
горячим следам. Уж тебе ли этого не знать! Двадцать дней из шестидесяти,
отпущенных на предварительное следствие, ушли псу под хвост. Ты ничего мне не
скажешь по этому поводу?
В кухне повисло молчание. Ольшанский стоял, отвернувшись к
окну, и только слышал, как Володя резко выдыхал дым. Обернувшись, он изумленно
уставился на сияющего улыбкой Ларцева.
– Тебе весело? – хмуро спросил Константин Михайлович.
– Угу, – кивнул Володя. – Спасибо тебе, Костя. Спасибо,
что сказал.
Жаль только, что не сразу. Чего ж ты тянул так долго?
– С духом собирался. За что спасибо-то?
– Когда-нибудь узнаешь. Нинуля! – закричал Ларцев. –
Кончай висеть на телефоне, давай выпьем за твоего мужа Костю. Хороший он мужик!
«Хороший мужик» Костя испытывал одновременно разочарование и
облегчение. Конечно, хорошо, что Ларцев не обиделся, не стал отпираться,
огрызаться, хамить (хотя Ольшанский знал, что в хамстве ему самому равных нет,
поэтому нарушения конвенциальных норм общения были ему не страшны).
Но плохо то, что не сказав «нет», он не сказал ни «да», ни
«может быть».
Он предпочел отшутиться и был при этом отнюдь не наигранно
весел. Уж что-что, а искусственную улыбку от искренней Ольшанский отличить
умел.
Что же происходит с Володей Ларцевым?
Надя Ларцева, одиннадцати лет от роду, была послушной и
очень самостоятельной девочкой. Впервые она осталась «за хозяйку», когда мама несколько
месяцев пролежала в больнице. Тогда восьмилетняя Надюша, до того ходившая,
держась за мамину руку, впервые услышала отцовские заповеди о правилах личной
безопасности. Теперь, когда мама умерла, девочка быстро привыкла оставаться
дома одна и решать свои проблемы без посторонней помощи. В глубине души она
считала себя совсем взрослой и ужасно злилась на отца, без конца повторявшего
одно и то же про чужих дяденек и тетенек, с которыми не нужно разговаривать на
улице и уж тем более нельзя ни принимать от них подарки, ни уходить с ними,
какие бы заманчивые вещи они ни предлагали. «Это же само собой разумеется, –
возмущенно думала Надя каждый раз, слушая отца, – неужели он думает, что я
дурочка?»
Целыми днями предоставленная сама себе, Надя не очень-то старалась
по части школьных уроков, зато перечитала множество «взрослых» книжек,
преимущественно детективных, которые Ларцев в свое время пачками покупал для
сидевшей дома больной жены. Из этих книжек она узнала, какие неприятности
случаются с чрезмерно доверчивыми детьми, все время была настороже и без конца
повторяла про себя правила, которым обучал ее отец: не входить в подъезд одной,
обязательно дождаться кого-нибудь из соседей, кого знаешь в лицо; не ходить
близко к проезжей части; не ходить по пустынным улицам; не отвечать на попытки
заговорить; если что-то случилось на улице, например, пристал незнакомый
человек, ни в коем случае не идти домой, а зайти в ближайший к дому продуктовый
магазин и ждать, пока не встретишь кого-нибудь из соседей по дому, и уже вместе
с ними возвращаться и так далее. Правил было много, и почти все они казались
Наде вполне разумными, по крайней мере, после папиных объяснений, кроме разве
что некоторых. Ну вот, например, она так и не поняла, почему нельзя принимать
подарки от чужих людей. Сколько ни бился Ларцев, растолковывая дочери, что, с
одной стороны, приняв подарок, она будет чувствовать себя обязанной и уже не
сможет твердо ответить «нет», если сделавший подарок человек о чем-нибудь ее
попросит, а с другой стороны, плохие люди могут что-нибудь засунуть в этот
подарок, например, деньги или кольцо с бриллиантом, и тогда у папы будут
крупные неприятности, – все было впустую.
– Не понимаю, – честно отвечала ему дочь. – Я буду
делать, как ты велишь, но я этого не понимаю.
Сегодня, накануне новогодних праздников, Надя возвращалась
домой от подружки-одноклассницы, с которой они вместе гуляли, сходили в кино, а
потом пили чай с вкуснейшими пирожками, испеченными подружкиной бабушкой. В
декабре смеркается рано, и когда девочка в начале шестого вышла на улицу, было
уже совсем темно. Возле дома, где жила ее одноклассница, стояла темно-зеленая
машина. Собственно, в темноте не было видно, какого она цвета, но Надо видела
ее еще днем, засветло, когда они с Риткой возвращались из кинотеатра…
Тогда машина припарковалась между кинотеатром и магазином
«Обувь», и Надя обратила на нее внимание потому, что у заднего стекла стояла
роскошная огромная белокурая Барби, мечта всех ее знакомых девочек. Надя и Рита
остановились. К дому Ларцевых нужно было идти прямо, а если зайти к Ритке, то
следовало повернуть направо.
